Мне снятся сны, тяжёлые, как время,
Что жёрновом размалывает в щебень
Хранящий память мирозданья камень;
А я пытаюсь разобрать осколки.
И здесь меня преследует вопрос:
Имеет ли занятье это смысл?
Приду и упаду в траву лицом,
И окунусь я в сонм видений древних,
И так в траве усну коротким сном,
Как, может, спал какой-нибудь кочевник.
И снова в путь, шаги мои легки,
Дорога будущей удачей манит;
И говор трав, как верные стихи,
Ласкает слух и отчего-то ранит.
А в памяти моей среди страниц
Далёкий горизонт лежит закладкой;
И приближаясь к линиям границ,
Я только льщу себя надеждой сладкой.
Нас иногда спасает в жаркий день
От облака серебряная тень.
что незаметно крадучись, как воры,
показывая время нам примерно.
он нам часы починит в тот же миг,
лишь чертыхнувшись в такт скрипучей двери.
На всякий случай с мирозданьем сверит
Но стоит ли тревожить старика?
он чинить, увы, не может.
Друг другу не давали мы напутствий,
и шлют приветы в цифровых пакетах
как будто из галактики другой.
Дорогой долгой память пролегла.
Ловлю зелёных листьев шелест,
Пока до августа так долго,
Пока сентябрь ещё не стелет
Дорогу в осень вихрем жёлтым.
Не надо? А, может, иначе? -
В копилке житейских обид.
И поезд покинул с одышкой
Пустынный и грустный перрон;
И тонкая, хрупкая льдинка улыбки…
И след распрямлённых морщин…
Навеки сплелись в кружева;
В прощанье заломлены руки,
Предвещает нам времени сдвиги –
То прокатятся чьи-то квадриги,
То проскачет оскаленный гунн.
Календарь перепутан совсем:
На листочках не дни, а минуты,
Что чревато серьёзною смутой
И палитрой конфликтов и тем.
Затянув узких улиц удавку –
И сенат принимает поправку:
То и это теперь только то.
И повестка исчерпана дня –
Протоколы в утиль иль на свалку.
Можно снова играть в догонялки
И, как в детстве, кричать «чур, не я».
Фонарями и звёздочкой в небе;
А я там, где я был (или не был),
И утра я дождаться не прочь.
Летом тлеет вечер долгий,
Гаснет ветерок цветастый,
На волнах звезда скучает.
Иль банальность безупречна?
Есть больше на небе и земле, Горацио, Чем философии лишь снится. (Из В. Шекспира)
От дней прожитых и забавных
И ложью приправлена правда
То сверху, а то и со дна.
Мне задал мой старый приятель
Простой и наивный вопрос.
Не знал я ответ, как ни странно –
Пошёл и прочёл кучу книг.
Я личностью стал многогранной,
Я множество истин постиг.
Я думал все дни и все ночи,
Ждал умную мысль иль не очень,
Вот и кончилось августом жаркое лето.
Наступила пора сентября без просвета.
А не выпить ли водки? Хотя бы за это?
Вот и кончилось августом жаркое лето.
Это жаркое лето казалось мне вечным.
Две недели дождей – и уже бесконечность.
«А не выпить ли водки?» – мелькнуло беспечно.
Это жаркое лето казалось мне вечным.
Бабье лето, наверное, будет коротким.
Долгосрочных прогнозов читаю я сводки.
Всё дожди и дожди. А не выпить ли водки?
Бабье лето, наверное, будет коротким.
Тоска скребёт ногтями по стеклу.
Душа всё рвётся вправо или влево,
Иль вдруг себя увидит на углу
С рукой протянутой за коркой хлеба;
И не найдя ни пищи, ни тепла,
Она уходит в темноту пространства.
А жизнь течёт, как и всегда текла,
Презрев души в тоске непостоянство.
Душа, вернувшись на круги своя,
Лишь только болью отдаёт далёкой
И пишет снова книгу Бытия,
Роняя кровоточащие строки.
И пары слов в душевной простоте
Нам не сказать, чтоб нас не переврали.
Мы понимать друг друга перестали,
Как будто звуки издаём не те.
Что я сказать хочу, и что могу –
Две стороны блестят одной монеты.
К чему вопросы, коль на них ответы
Двоятся с лёгкостью в любом мозгу?
Двоится всё, не сдерживая прыть.
Процесс проходит буднично, чуть нервно;
Раздвоенность сознанья повседневна,
И без неё уже нам не прожить.
Куда идти? Не видеть и не знать,
Оглохнуть, завернуться в одеяло
Из километров, лет, билетных касс,
Чтобы я жил, но был недосягаем?
Сирени куст у старого забора
И от него отломанная ветка,
И на окошке дряхлом занавеска
Воспоминанием белеют детства,
Ещё чего-то, чему нет названья,
Что сжалось в сердце в дальнем уголке
И там умрёт, когда меня отпустят,
И все домой вернутся налегке.
Упала ночь, как камень, в пруд застывший,
И боли всплеск и от него круги,
И ржавый скрип цепи на плоскодонке,
Как музыка иль тихий плач души.
Куда бежать? И рвать ли телетайпы,
Стучащие по жилам и по нервам?
Забросить всё и мчаться дальше, дальше,
И шаг неверный не бояться сделать?
Как кольт к виску прижался репродуктор,
Врастая близнецом сиамским в череп.
Глоточек ветра справится с удушьем,
Как двадцать капель кардиовалена…
Без конца старикашка занудно
Всем рассказывал, как ему худно.
Он завязывал, хоть это трудно.
Я рассеян по дебрям пространства вселенной,
Бесконечным сетям из неведомых нитей,
Чьё начало сокрыто печатью нетленной…
Это только лишь сон? Это мне только снится?
А бывает с друзьями за чашкою чаю
Или рюмкою водки надолго засели…
Иногда за собою я вдруг замечаю,
Что порою, действительно, очень рассеян.
И опять мне осеннею ночью не спится,
И душа моя мечется в клетке грудной,
И опять машут крыльями синие птицы,
Улетая куда-то во тьму надо мной.
Чтоб поймать хоть одну, мне б за ними умчаться
через тернии пут; Только синие птицы желанного счастья
В наших клетках родных ну никак не живут.
Озадачены все столь печальным явленьем –
Ищут истину здесь изнутри и извне.
Проявляя заботу о всём населенье,
Орнитологи строем идут по стране.
Я неправильно сны свои вижу.
В них тоска, беспорядок и муть.
Оптимизма в них нет. По Парижу
(Я там не был) какая-то грусть.
Мне б какое-нибудь министерство –
Государство бы правило сном;
И тогда бы пошёл повсеместно
Оптимизма поток в каждый дом.
Я бы марши бравурные слушал
И пиндосов ругал почём зря,
Был бы сон мой тогда самым лучшим,
А над миром палила б заря.
Я читаю мечты, как истлевшую книгу,
И страниц пожелтевших на пальцах труха,
И какая-то фраза сложилась в интригу
И легла на бумагу строкою стиха.
Эту книгу, забытую в старом чулане,
Паутиной подёрнул заброшенный век.
Лепестки голубого когда-то тюльпана
Вдруг блеснули слезою с опущенных век.
Но исчезло видение в сумерках дома,
Только хлопнула дверь, пропуская мечты.
И усталая тяжесть старинного тома…
И со вздохом: «Прощай», - прошептали листы.
Я ушёл. Вспоминал чью-то робкую нежность
И то, как на прощанье взмахнула рука,
И как будто случайно, как будто небрежно
Промелькнувшую ярко полоску чулка.
Что осталось? В ночи под дождём мостовая,
С фонаря у аптеки провизорский свет,
И навстречу бредёт, от тоски изнывая,
И бормочет под нос себе что-то поэт.
И его гениальность сияет во взоре,
Оцветоченный нимб над его головой;
Где ступает нога, возникают узоры
И уносятся в ночь дождевою водой.
Джаз в раз - просто возник из небытия предутреннего трафика улиц рваным рэг-таймом реклам, свингом, свитым из светофоров и витрин, сурдины такси, тромбов тромбонов троллейбусов. А дома творчеством мучилась, глядя в окошко, кошка. Мяукала и когтем стучала по клавишам шпингалетов, играя волшебный квадрат небрежно, немножечко нежно. Мимо перкашн какого-то пижона на «форде» шестидесятого года. Кода.
В своём дешёвеньком блокноте
Как пчёлка, строящая соты.
Влечёт, влечёт меня ко дну,
А сердце просит романтизма,
Любви и лёгкой, и слепой –
В миг сокрушающей лавины,
Когда настигший вдруг покой
Сплетает дни все воедино,
И в дымке бездны песни муз.
Но романтизма круг всё уже,
Пойду-ка я готовить ужин.
Как бесполезен и беспечен спор,
Что между нами длится с давних пор!
А спора суть под травами поникшими,
Под дюнами времён лежит, курганами,
Под ливнем обнажается реликтами,
Ненужными, наверно, и нежданными.
Наш спор не разрешён ещё пока,
Прошли уже века, века, века.
И кажутся позиции нам стойкими,
Сокрытыми в слоях словесной мистики;
И аскетичен путь наш между стойками,
Пока мы добираемся до истины.
Берём мы под сомненье всё сто крат,
Проверить чтоб, не врёт ли нам Сократ.
Послушай: что в груди моей скрежещет?
Никак не даст покоя голове.
И зелье, и магические жесты –
Лишь след пустой в поднявшейся траве.
К чему ни прикоснусь – мгновенно тает,
Кого ни позову – молчит в ответ.
И вороньё, собравшись шумной стаей,
Пророчит дождь, а может быть, и нет.
И выходя из ночи в день под утро,
Руками разгребаю комья тьмы;
И существует всё вокруг как будто,
И в этом всём живём, возможно, мы.
Короткая песнь о благородных рыцарских временах
Много песен, легенд и сказаний слагали
О деяниях мелких и просто великих,
О героях прекрасных и просто безликих.
Где-то правду сказали, а где-то солгали.
Постарели столбы и настил эшафота
От потоков неправедной крови вассалов.
Много казней прошло, меньше козней не стало.
А на рухлядь смотреть никому неохота.
Эшафот нужен новый, высокий и прочный,
Чтоб вокруг собиралась толпа и, построясь,
Отовсюду могла бы увидеть героя,
Как он головы рубит изящно и точно.
Длинноствольные кедры везли по болотам;
По пескам, по степям шли волов караваны.
У возниц на ногах кровоточили раны.
Эшафот, эшафот – занимала забота.
Улыбаясь, восходит палач по ступеням –
Эшафота смолистые свежие доски;
Всё вписалось в ансамбле, со вкусом, не броско –
Архитектор знал толк в эшафотостроенье.
А вассалам свободу? Да это измена!
Так палач размышлял, он один здесь свободен,
И ему лишь подвластна живая природа,
И безмерно свободнее он сюзерена!
Этой песни, увы, я не знаю финала,
Не известно ни имя героя, ни дата,
И была ли история эта когда-то.
А хотите, могу повторить всё сначала.
Мы все заблудились в пространстве вселенной
Мы все заблудились в пространстве
Покоя нет. И нервы на пределе.
Вокруг вода и сосны, и трава.
Вдыхаю тишину. На самом деле
В подкорке тлеют скорбные слова.
А может быть, мне ветерку навстречу?
Я выйду и скажу ему: «Привет!
А помнишь ту извилистую речку –
Гоняли мы в мои двенадцать лет?»
Он так же юн, а я стал стар, как горы
В песках пустынь, затерянных в мирах;
И помнятся лишь беготня и споры,
И скорбных слов осыпавшийся прах.
По дороге к Мёртвому морю
опалённых горном начала начал…
прикасаюсь руками к вершинам –
Я смотрю, вроде весело всюду вокруг:
Фейерверк по ночам запускают соседи,
Развлекают, бывает, и светской беседой,
И радушно встречает старинный мой друг.
На душе всё равно что-то грустно совсем;
Сквозь толпу в одиночку как будто сквозь дебри;
Декабри меж собою устроили дерби –
И тоска превратилась в уродливый мем.
Жму «escape» я изогнутым пальцем своим –
И всплывает в окне: «Вам побег недоступен» –
Неизбежно придётся толочь воду в ступе.
Кабы мог я исправить всё кликом одним!
Полуночь наступила для всех,
Не нужны ей ни явь, ни рассудок,
Чтобы не было лишних помех
В любой части из двух полусуток.
Полушарий на глобусе слепок.
Времена полумысли пришли,
Создающие мир полускрепок.
Полутьма, полубред полуснов,
Полуосень в них полуостыла.
И не сдвинет ли остов основ
В каких домах, в каких годах,
Летящих прочь в мельканье дней?
В моих достоинствах? В грехах?
Всё ж я надеюсь, что вернусь.
Он в ненаписанных стихах,
Среди родных, среди друзей,
В глотке свободы впопыхах…
Что мы добавим к славе нашей вящей,
Перебирая ворох громких лет,
Коль луч надежды, по судьбе скользящий,
Не высветит желанный нам ответ?
И уходя в глубь долгих размышлений,
Блуждаем тщетно в поисках пути;
И хочется, чтоб появился гений,
Способный счастье всем нам принести.
Как много их занесено в анналы,
И всяк из них пророк и златоуст,
Но оставалось каждый раз за малым:
Горшочек счастья был всё так же пуст.
И паутине будничного тлена
Придётся нам самим искать замену.
Проносится с грохотом поезд,
И в грохоте носится повесть,
Быть вехой в бетоне и стали.
Им хочется быть просто нивой
И поймой, поросшей крапивой,
Покрытым туманом белёсым.
А поезд по стрелочкам с хрустом,
А повесть получится грустной
С неспешным рассказом об этом,
Осень промокла под липким дождём;
Тайное знание кроется в нём;
Чем-то рассержен он в серости дня,
В сумраке струи свои наклоня,
Тучами мучит он небо вокруг,
Косо он смотрит – не враг и не друг.
Где же затеряна наша вина?
В дымке застывшей она не видна.
Present mirth hath present laughter What’s to come is still unsure.
(William Shakespeare. Twelfth Night, act 2, sc. 3)
Бывает, представляется порою,
С неведомым каким-то игроком
Вся наша жизнь забавною игрою;
И катится воспоминаний ком:
Где был не прав, обрывки бурных споров
И бурных сцен, больная голова
И долгий взгляд, что должен быть укором,
И как смешны обидные слова.
«Я выиграл! Я победил!» - Однако,
Всё изменил неведомый игрок –
И мы глядим, а нет ли свыше знака,
И не преследует ли нас злой рок.
Забавна ль жизнь? Здесь всякий судит сам.
Я за ответ любой гроша не дам.
В смешенье беспорядочном порой
Возникнет жизнь из форм, из слов, из красок
И, возмущая вековой настрой,
Уводит тайну с проторённой трассы.
Эклектика, как лексика, пестра;
И выбор слова часто живописен.
Где было яркое пятно с утра,
Под вечер мрак непостижимых истин.
Сквозь них проходит мирозданья нить.
Разгадка тайны – это ль не утрата?
Но что-то нужно в мире изменить
И вырваться из чёрного квадрата.
Единство и борьба противоположностей
Невзрачный путь. Тоскливая дорога.
Снега, снега, снега уходят в даль;
И бугорок заснеженного стога
Лишь изредка всплеснёт горизонталь.
Так не отсюда ль к полосатым вёрстам
Не убывает тяга? Как ни жаль,
Ответ прозрачен и давно уж свёрстан:
Всегда мы выбираем вертикаль.
Вьюгою стужа проникла под крыши;
Города горло охрипло, но дышит;
Улиц разломы все стонут от стужи –
Стужа вокруг – и внутри, и снаружи;
В лёд превратились деревья и реки;
Уехала на день, на месяц ли.
В голове у меня мыслей месиво.
По комнатёнке, заставленной мебелью
Перебираю жизни излучены –
Я тебя вызываю как скорую
Собаки не машут хвостами.
расцветить весь этот мир,
собаки не машут хвостами.
Шёл снег. Он шёл и целый день, и вечер.
То радость сеял он, то сыпал грусть.
На миг мне показался бесконечен
Тот первозданный, в снежной дымке путь.
Но все пути кончаются когда-то,
И можно оказаться в тупике:
Уже и точка пройдена возврата,
И компас бесполезен на руке.
Забыв усталость, строим мы дорогу,
Хоть не известен назначенья пункт.
Сказал поэт: «Пустыня внемлет богу…»
У нас – кирки привычный перестук.
А снег всё шёл спокойно, ровно, нежно;
Молчали звёзды где-то в облаках,
Что плыли тихо над дорогой снежной
И ничего не знали о стихах.
Мы живём в иллюзорном пространстве
На нелепом двухмерном клочке
В состоянии вечного транса
С амулетом на счастье в руке.
В этой плоскости замкнутость круга,
Очертила нам жизненный путь,
Заменив собой сущность и суть.
Мы не знаем других измерений,
И желания, в общем-то, нет;
И от страха и собственной лени
Бездумно путаем добро со злом,
И в головах не цели, а химеры,
И походя, крушим, не зная меры,
Судьбу испытывая на излом.
Мы выбираем жизнь от зла до зла,
Не сознавая выбора порочность.
Не потому ли жизнь теряет прочность,
Тот самый шанс, что нам судьба дала?
И мы не ищем и не ждём ответ,
И никому не задаём вопросы.
А мой вопрос – как мусор – ветер носит,
Которому нигде преграды нет.
Зябко дергались вагоны, И во тьму за эшелонами Уходили эшелоны.
В той погоне за свободой.
Что-то мраком вдруг повеяло –
Прокатилась тяжким вздохом –
Нам досталась эта братская
Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред.
Робот должен повиноваться всем приказам, которые даёт человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.
Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому или Второму Законам.
(Законы робототехники Айзека Азимова)
Где от шагов грохочет эхо,
Слетятся дроны всей толпой
Над ним, последнею помехой.
Там под контролем каждый шаг,
И никуда от них не деться,
И нету против дронов средства.
И город для него закроют,
И, может быть, в последний путь
Последний так уйдёт андроид.
В далёком уголке сознанья где-то,
Куда дорогу сразу не найти, –
Пылятся там мои забытые мечты –
Несбывшихся надежд неверные следы.
Они лишь иногда заметны в свете
Мерцающего Млечного пути,
Где бродят призраки давно прошедших дней
Среди теней в пространстве памяти моей.
С голубизны небес, как вихрь капризный,
Сквозь явь летит ночной прозрачный призрак.
Всё было, чего и не было, и нет.
И заглянув в прореху мирозданья,
На свой вопрос ища себе ответ,
Я нищ и гол, прошу я подаянья,
Отчаянно молю, чтоб не гасили свет.
Но для чего, зачем и почему?
Ведь мысль и в полной темноте трепещет.
Но одного я всё же не пойму:
ЧтО я для мирозданья? Чёт иль нечет? –
Так пару не найдя к вопросу своему.
И кажется порой, что я в пустыне,
Где жил тысячелетья и доныне.
Мелькнувшее лето аукнулось градом
И вздрогнуло громом далёким, без молний;
И небо зажмурилось хмуро в бесцветье,
Как будто ему всё равно абсолютно,
И следом за этим хандра накатилась,
И морось просыпалась. Что скажешь? – Осень.
Взгляд потерян. Слабая улыбка.
В переходе девочка со скрипкой.
Всхлипывают струны трепетно и тонко,
И слеза на кончике смычка.
Барабанная меж нами перепонка,
И с монетой тянется рука.
Здесь Сен-Санс для нас сейчас в концерте
Музыки на стоптанном цементе.
Сохранит ли память зимний вечер,
Веток сеть под светом фонаря,
Иль моих воспоминаний ветер
Всё сметёт позёмкой декабря?
И бесшумно в темноте предночной
Лица, лица из прошедших лет –
Что-то расплылось, а что-то точно,
Как вот эта пачка сигарет.
Мне поговорить бы с ними надо
И поправить в жизни что-нибудь,
Но они молчат, стоят лишь рядом,
Будто знают тайны судеб суть.
И к утру нестойкою походкой
Ночь проходит в рваном забытье
И по снегу свежему в охотку
И вдруг захотелось мне Косые дожди отдёрнуть На полуслепом окне.
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore…
Я сдёрну дождя занавеску с окна,
По улице солнцем сверкнёт тишина;
И с жёлтых от времени книжных страниц
Сорвётся весёлая стайка синиц.
Мне память разыщет тот сладостный миг,
Когда прикоснулся к могуществу книг,
Без устали денно и нощно читал,
Пытаясь найти в них начало начал.
Увы, не нашёл; и тогда, уходя,
Завесил окно пеленою дождя.
Стихи возникают ночами бессонными,
Мерцая, летят, растворяясь во тьме,
И слов не дождавшись, лишь дальними звонами
И мучаясь утром потугами памяти,
Сминая исписанный лист за листом,
Я всё обещаю, как грешник на паперти,
Приходят слова то легко, то болезненно,
Мерцать начинают строка за строкой
И манят своею разверзшейся бездною,
Ночь разливает лиловый туман,
Тени строений в себе растворяя,
И в очертаньях неверный обман
Неощутимого зрением края.
Где-то, наверно, и мой силуэт
Брошен небрежным мазком на пейзаже –
Здесь начинается новый сюжет,
Старый уже ничего не расскажет.
в тот миг, когда стихает буря,
готова пасть о грань гранита,
где волнолома есть стена!
Смолкает бури рёв сердитый
и побережью даст уснуть –
оно летит, стремится к небу,
как и мечта, что, выбрав путь,
стремится дописать поэму.
Стирает память, что далече,
А где-то шум. Неясны речи –
Внесли по лестнице на пятый,
и чей-то смех звенит в ушах,
вселяет в душу вязкий страх.
О, горько как, что ты забытый,
и чувствуешь, что ты один,
и не к тебе в сиянье скрытый
спешит на лодке Лоэнгрин,
что лебедь не тебе раскроет
крыла, как белый снег, свои,
что не тебя пьянит и чает
в благоуханье лилий синь.
О, как печально пред началом
Спектакля смотрит Лоэнгрин!
А это в мерцанье осеннем,
где светом напитан простор –
его не приемлет мой взор.
Ищу я в тумане, что брезжит,
то здесь, в стороне ли иной,
Париж, ты и убийца и отец
моих надежд. К отравленной водице
твоей иду, тянусь я, чтоб напиться,
невинными губами, наконец.
Вы посмотрите, как коварен он
в мучении стихийном и сторуком;
я лишь в мгновенье пламенной разлуки
в желании безумном утолён!
Лежу – безлюдная пустыня –
меня минует солнце ныне –
мечту свою сберечь не смог.
и страхи надо мной витают
моих невымолвленных слов.
В безумстве вихри хлещут дико,
и в скорбном блеске ночи блик
передо мной свой смертный лик.
Я устала от сложных стихов,
Где потоком сплошным непонятность,
Где игра бестолковая слов!
Простоту мне верните обратно!
Я устала от мрачных цветов!
Иль душа не нашла посветлее?
Не заигрывай с веком! И слов
Здесь абстрактных совсем и не надо!
Человеку нужна лишь любовь!
Солнца луч ты получишь в награду!
Нет меня в дыханье, в разговоре;
а в страхе – пульс, в молчанье – ком;
высохший уже держу я корень,
что в муках тщится стать цветком.
Я пью утром крепкий кофе рано
с газетой – объявлений спор,
строки старые тревожат раны,
что кровоточат до сих пор;
и слова текут в своём дрожанье;
конец пути пока что не настал;
в пробужденье помнится желанье,
что голос долгожданный нашептал,
гул в груди исходит громкой болью
за шаг, за миг, мгновение почти
до страшного свершения, и только
сознание в бессилии кричит.
Вопль свернулся маленькой бумажкой –
исписан, смят и скомкан лист;
как бесконечно это тяжко:
раздавлен, но остался чист.
Ты знаешь, что я где-то есть.
Время делает расстоянье меж нами короче,
и Судьба к нам всё ближе и ближе.
И когда она встретит нас,
Где блестит златой восток –
Нис – всего один лишь слог –
На тюльпанах красный луч,
Все в тревоге, как ни жаль.
Хелен, как твой взор поник,
Вкруг Гебрид иль дальних стран,
Королевская божественная власть
У Элен Кинг, власть надо мной –
И холить цепь своих оков.
А грудь – слоновой кости трон,
И подданный не мыслит зла,
О! Правь она судьбой моей,
Я б полюбил всех королей,
И я б всю жизнь твердил слова:
Из королев – моя – права.
Был сон в видении ночном,
Что радость вдруг исчезла,
Ах! Что не сон средь бела дня
Хоть видит всё вокруг себя,
А сон святой – тот сон святой,
Тот луч добра был ангел мой –
Пусть свет едва в судьбе моей
Что светит ярче и светлей
Ночью мрачной и тоскливой размышлял я через силу
Над собранием историй из забытых лет, когда
Я уже и веки смежил, кто-то в двери стукнул нежно,
Кто-то в двери стукнул нежно, кто-то в дверь стучит сюда –
«Это гость, - пробормотал я, - в дверь стучит ко мне сюда –
Гость всего лишь – ерунда».
Вспомнил я декабрь промозглый, отблеск от камина грозный;
Жаждал я, чтоб было утро, но напрасно, как всегда.
По Линор душа кричала, в книгах я искал и чаял
По Линор моей печали утоления тогда;
Ангел дал ей имя ясной, но утрата навсегда –
Шорох шёлка штор пурпурных порождал во мне сумбурных
Небывалых страхов сонмы, что не знал я никогда.
Чтоб умерить стук сердечный, повторял я бесконечно:
«Гость ко мне пришёл, конечно, в дверь стучит ко мне сюда.
Запоздалый гость, конечно, в дверь стучит ко мне сюда.
Гость всего лишь – ерунда».
Вскоре я окреп душою и решил, что я открою.
«Сэр, - сказал я, или леди, я молю простить, когда
В сон уже я погружался – в дверь мою ваш стук раздался,
Еле слышный стук раздался – постучались вы сюда».
Так сказал, пошёл и настежь распахнул я дверь тогда –
Долго вглядывался в темень, страха охватило бремя,
И ужасные виденья представлял как никогда.
Тишина была суровой: и ни знака, и ни слова;
И «Линор», одно лишь слово, тихо я шептал туда,
И «Линор» ко мне лишь эхом возвращалось без следа.
Думал я, так в чём здесь дело, а душа во мне горела;
Снова стук раздался вскоре, но погромче, чем тогда;
Услыхал довольно чётко стук в оконную решётку.
«Что стучит там по решётке, что за звуков череда?
Только сердце успокою. Что за тайна здесь видна?
Распахнул я створки рамы – он шагнул, взмахнув крылами,
Из преданий стародавних ворон, и вошёл сюда.
Без поклона, прямо, бодро, с видом и осанкой лорда,
Голову откинув гордо, он прошёл ко мне сюда.
Сел на белый бюст Паллады, что над дверью был тогда –
Ворон чёрным опереньем, видом чинным, выраженьем
Разбудил воображенье – улыбнулся я едва:
«Ты потрёпан, храбрый ворон, не из царства ли Плутона,
Где по древнему закону мглы вздымается гряда?
Назови своё мне имя благородное тогда».
Я не мог не удивиться имени такому птицы,
Разве в поисках нам смысла в птичьей кличке есть нужда?
Но признаем, что от века в мире нету человека,
Чьё не дрогнуло бы веко, кто увидел бы, когда
В дом пробрался зверь иль птица, будто здесь он жил всегда,
С кличкой странной «Никогда».
На скульптуре, как прикован, гость твердил одно лишь
В слове этом он как будто душу изливал до дна.
Буркнул я: «Друзья бывали, даже стаей пролетали
В неизведанные дали. Гость исчезнет навсегда –
Утром он меня покинет, как надежда, навсегда».
Он сказал мне: «Никогда».
Вздрогнул я на возглас резкий, но ответ всё ж был уместный.
Мысль, что скрыта в слове этом, явно ворону чужда.
Подхватил он это слово у хозяина другого,
У несчастного такого, в песни чьи пришла беда.
В песни похорон надежды с грустью в них пришла беда:
Ворон жуток, но, похоже, вызвал он улыбку всё же.
В кресле мягком на подушках я устроился тогда,
Чтоб из всех моих фантазий, этой странной из оказий
Расплести клубок фантазий, что приходят иногда:
Что за страшный мрачный ворон вдруг прорвался сквозь
Бился я над этой тайной в тишине необычайной;
Ворон долгим, жгучим взглядом душу мне прожёг тогда.
В мягком бархате подушки размышлял я над ловушкой,
И над мягкою подушкой свет злорадствовал, когда
Вспомнил я, она не тронет нежный бархат никогда –
Стал вокруг вдруг воздух гуще, запах ладана несущий,
Серафима шаг легчайший с тихим звоном, и тогда:
«Ты, несчастный, - я воскликнул, - Бог тебя в мой дом
Чтобы ты тоску отринул по Линор и навсегда
Всё забыл, испив забвенье – всё забыл ты навсегда».
«Вещий ворон, зла носитель, ты иль дьявол, или птица!
Искуситель или буря занесла тебя сюда,
В край покинутый и тленный, в дом, где страх впитали
Ты скажи мне откровенно, должен знать я «нет» иль «да» -
Есть ли зелье Галаада – утешенье навсегда».
«Вещий ворон, зла носитель, ты иль дьявол, или птица!
Ты скажи, поклявшись небом, днём ли страшного суда,
Сможет ли душа больная в том саду далёком рая
Ту обнять, себя не чая, что Линор звалась всегда,
Ангел дал ей имя ясной, что Линор звалась всегда».
«Это знак нам это слово, - я воскликнул, - нет иного.
Прочь в Плутониево царство, в бурю, ветры, холода;
И перо чернее ночи в память лжи своей порочной
Не оставь. И пусть бессрочно бюст один стоит всегда.
Вынь свой клюв из сердца скорби, убирайся навсегда».
Выбрав белый бюст Паллады, чёрное исчадье ада –
Там сидел он без движенья, будто так сидел всегда –
Как у демона глаз спящий; и лампады свет летящий
На пол тени мрак чадящий всюду разливал тогда.
И смогу ль от тени тёмной душу оторвать когда –
Романтика – мне невзначай
Предстал цветастый попугай
И с ней учился говорить –
Ребёнком я – лесной наряд
Впитал пытливый детский взгляд.
Затем извечный кондор лет
Шумел, где гром гремит и град,
И буря в небе без преград;
То мне в досуге смысла нет,
Коль мчат года за рядом ряд.
Когда покой, накрыв крылом
Мой дух, летящий напролом,
Я брошу прочь безделья ком!
Пока не слышен трепет в нём.
Был сон в видении ночном,
Что радость вдруг исчезла,
Ах! Что не сон средь бела дня
Хоть видит всё вокруг себя,
А сон святой – тот сон святой,
Тот добрый луч был ангел мой –
Пусть свет едва в судьбе моей
Чтó светит ярче и светлей
Я с детства видел всё не в лад
С другими – и ловил мой взгляд
И грусть, и тот веселья звон,
Чтоб петь с другими в унисон.
Что я любил – лишь я любил,
Тогда ещё, из детских дней –
Начало бурь в судьбе моей,
Что из глубин добра и зла
Их тайну мне преподнесла;
С ней я связан до сих пор:
С речкой бурной с красных гор,
С кругом солнца надо мной
Вспышкой молний – пронеслись,
Наливай янтарь вспенённый,
Мыслей много чудных, странных
Что мне время? Поздно ль рано –
Дайте жить мне, как живу –Как душа попросит.Дайте неба синеву –Тропка в даль уносит.В речке хлеб я размочу,Лягу спать беспечно.Жизнь мне эта по плечу,
Пусть судьбы настигнет плетьПозже или раньше.Дайте землю поглядеть
Ни к чему богатство мне,Нет любви и друга.Нужно небо в вышине,
Осень схватит на полях,Тоже может статься,Стихнут птицы на ветвях,
Снег мукой лёг на траву –Греюсь костерочком –Осень я переживу,
Пусть судьбы настигнет плетьПозже или раньше.Дайте землю поглядеть
Ни к чему богатство мне,Нет любви и другаНужно небо в вышине,
Я увидал, как ты стоишь, грустна
В твоей руке уже забытый знак –
Не будет утренней зари и грёз,
Холодный свет времён в следах от слёз
Ушёл с улыбкой он. Ты лишь всплакнёшь,
Забудешь ты – он будет помнить всё ж
Чьи туфли завязаны плохо,
Для частых прогулок по Сохо.
Непоседа, что жил в Ливерпуле,
Нарядился в халатик бабули.
Полагая, что он красатуля.
Две птички на шляпку у дамы
Уселись, но не было драмы.
Жил один старикан в Гваделупе
Поступал исключительно глупо:
Не нашёл старикан в Гваделупе.
Как-то раз старикан с барабаном
Колотил в него долго и рьяно.
И побили, как это ни странно.
Была вежлива леди из Бонна,
Всем вокруг реверансы, поклоны.
Чем расстроила жителей Бонна.
Ну, просто зверьё – не пчела!
Грозилась поджечь старушонка
«Сожги уже лучше кошонку!»
Одному господину в башмак
Змеюка вползла просто так.
Всё ж змеюка спаслась кое-как.
Один старикан из Килкенни
Не имел никогда больше пенни.
Покупал старикан из Килкенни.
Повёл себя очень рисково:
Рисковый чудак из Кордовы.
Как-то в лодку залез старикан.
Он спросил: «Здесь уже океан?»
Без сознанья почти старикан.
Подбородок остёр, как игла.
У молоденькой дамы в Испании
Только море сияло в мечтаниях.
Но всегда оставалась в Испании.
От страха почил он в Кале.
Любил старикашка из Бристоля
Украшать свою голову бисером
Что с его стороны было искренно.
Неполон был – только взгляните:
Неразборчива леди на Крите.
Улыбаться старик с Островов
И на скрипке играть был готов.
Дружелюбный старик с Островов.
Как-то раз старикан, мучим жаждой,
Заказал пинту пива отважно.
Старику не понравилось стражно.
Носил старикашка из Веста
Жилет бледно-синего цвета.
Старик неуклюж был из Веста.
Башмаки старикана из Дели
Ужасающе просто скрипели,
Из чего ж башмаки лепят в Дели?
Любил старикан один кроликов,
И ел он их много – до коликов:
Пришлось отказаться от кроликов.
Когда день был дождливым, рыдала.
Так капризны мадам из Непала!
Подозрительно как-то ходил,
Руины в окрестностях Фил.
Один старикан с длинной тростью
Мазал охрой лицо полной горстью.
Но всех колотил своей тростью.
Как-то раз жил-да-был старикашка,
И в кастрюлю свалился он с кашкой.
Что спасла старикашку из кашки.
У одной юной леди в Салониках
Разбежались все сразу поклонники.
Всем поклонникам леди в Салониках.
Одна старая леди проснулась
И залезла на тёрн, потянулась –
И вот тут ей немножко взгрустнулось.
Старикан, что приехал из Райна,
Имел рот просто необычайный.
С рыбой крупной и мелкой,
И он ей подавился случайно.
По ночам досаждали кошмары;
Не заснул чтоб старик из Сахары.
Одного старика из-под Вильно
Покусала блоха очень сильно.
Чтоб с блохой кончить спор,
Огорчился старик из-под Вильно.
Господин длинноногий из Франции
Для любой имел ноги дистанции.
Мог попасть длинноногий из Франции.
Зачарованных жителей Тира.
Гнался бык за мадам из Барнета,
Разъярён был и страшен при этом.
«Ну, кто из нас храбрый?»
Что-то бык затруднился с ответом.
Гулял старикан из Стокгольма
На цыпочках очень довольный.
Был глуп старикан из Стокгольма.
Как-то жил старикан в Палезо,
И он в нос себе вставил кольцо.
Он с луной жаждал встречи –
Был в экстазе старик в Палезо.
Колол человек из ОпортаИголки в щеку ради спорта,Попробовал глубже –И взяли на службу
Посыльным в суде. Ради спорта.
Из бумаги свернул себе кепиПродавец в лавке драпа и крепаРазвалилась шляпенция,Не стерпев конкуренции;
От запарки размякли все скрепы.
Молодой человек из АлостаЧто ни день то короче был ростом,Потому что корытоВ голове было скрыто,
И к тому же с цементом – всё просто.
Всё больше и больше худела –