Надеясь что московская вода
Оттуда же откуда Ганг и Кага
Здесь дело тоньше чем круговорот
Донесши десять ведер до ворот
Ты чувствуешь как этот водород
А ты не знаешь даже что ты пил
Под чем промок зачем сегодня жил
В твоих ботинках влага это Нил
Ты чистые пруды и те проехал
Туман сошедший со звериных троп
Москву целует в кариесный рот
Так затекает в рукава метро
Уж яблоки у самого окна –
Теперь их видно с каждого угла
Знакомой кухни: печка и плита,
Четыре табуретки у стола,
Бессмертная по окнам паутина.
Здесь дверь скрипит ясней и чище музык,
Огонь просторен и чуланчик узок.
Здесь с улицы заглядывать в глаза –
С невинностью хвостатых трясогузок –
Не любопытство, а скорей рутина.
Ничто не усмиряет сквозняка,
Летящего с порога до виска.
Прозрачность неба, мысли и стекла –
Увы, осенняя – не летняя – картина.
Здесь проще умереть, а не вернуться,
Сначала вымыв чайник, чашки, блюдца,
Чтоб добрым словом вспомнила родня
(А из неё три четверти сопьются,
Четвёртая – уедет на квартиру).
Отсюда смерть пока что не видна,
А только ржавчина и пыль на дне ведра:
Как будто скоро выйдет со двора
Такое что-то, что уйдёт необратимо.
Постель бела – белее января
Белее господа и агнца и метели
На околополярном полутеле
Где белоснежная огромная заря
Горит как сахар ничего не говоря
И лоб горит и снится мне пожар
Такого жара не было на юге
Как будто ра спустился и пожал
уйста пожми мне боже руки
Во мне нет места для пчелиных жал
На мне скрестились два полярных круга
Скрестились и любуются друг
Снег на щеках и лунный отпечаток
Декабрь в ушах в глазу сверлит Москва
Холодная конечность без перчаток
Без шапки моя русая ботва
Как любопытны шрамы на лице
Вот тот на лбу он есть на каждом кадре
Где ты не знаешь что с тобой в конце
Где ты еще не ощутил начало
И столько лиц что хочется смести
Их тягу к жизни показав что станет
Мой сад зарос их чайник не свистит
Из радостей тц на теплом стане
И если я поглажу этот шрам
Ты побежишь мальчишкой по дворам
Вернешься в дом войдешь в знакомый храм
Найди начало и останься там
А ты взгляни на нас вблизи.
Вот я – как старый заповедник:
Туманы, мхи, холмы и ветки,
И спуск до самой кромки моря,
В котором вся смертельность Цоя
Нас вместе летом принесли.
Об этом знал ли кто? Едва ли.
С двух берегов моей печали