Моей Россией правит Бог

Психологически окрашенная деталь, впечатляюще используемая, становится у него универсальным принципом построения образной структуры произведений. В них называются только отдельные детали ситуации – но детали, столь важные для фантазии слушателя или читателя, что он легко складывает общую картину из рельефных штрихов: «Камень города. Стекло. / Пустота. Ночные птицы». «Дорожные изгибы / да снежные холмы».

Мне кажется, творчество А. Кривошеева в большой мере объясняется особым открытым взглядом, каким он одарен от природы. Этот взгляд мне представляется никогда не сонным, почти не смежающимся и захватывающим далекий горизонт, обширное поле реальности. Как пишет Елена Сафронова, «образный ряд и особый ракурс зрения, сравнимый с прибором ночного видения» (недаром так много полуночных и сумеречных пейзажей).

Мой взгляд – не мой:

двуострая стрела

Прекрасного. («Мой демон»)

Поэзия Алексея Кривошеева напоминает мне бессонное брожение по продуваемым серым улицам, чтобы увидеть все грязное и чистое, соединить несочетаемое, перестрадать, все принять, выдержав порывы ветра, и двигаться обновленным дальше. И странное дело: видит все, что под ногами, но взгляд его, тем не менее, устремлен снизу вверх!

И хочется бродить до муки,

познать томительный покой,

чтоб о заре запели звуки –

на ярко-рыжей, городской. («Город на взморье»)

Так обследуй молитвенно холод,

наслаждайся промозглой страной,

исходи до беспамятства город

свежий сумрак серебряный свой. («Наступление осени»)

Мотивы ветра у него часты, но его ветер дивный, с особым запахом:

Поэта – носит дивный ветер,

хранит Отчизны сладкий дым. («Поэт и ученик»)

Что означает образ ветра? Во-первых, движение, а во-вторых – порывы, перед которыми нужно устоять. По-видимому, и «вдохновение» находит на него как порыв ветра, как бури, сменяемые полным штилем, туманом, а потом наступают неожиданно такие «пики» заоблачности, воображения, какие даже не снились многим. Чтобы так алкать, надо быть очень голодным и духовно, и физически, и знать всяческие бедствия и счастье.

Иногда может показаться, что стиль Кривошеева производит впечатление ритмических перебоев. Но что это на самом деле, как не движение ветра, то завывающего, то шамански-трансового? Поэтому, когда приступаешь к чтению стихов, и, тем более, слышишь чтение их самим автором (это важно, так же как видеть и слышать выступление великого трибуна), чудится, будто звучат какой-то монотонный речитатив или заунывное пение араба; ритм гипнотизирует, подсказывая образы и рубленые фразы, воспроизводящие прерывистость самого времени, которое по желанию поэта то замедляется, то ускоряется.

Поиски Алексея Кривошеева в области поэзии – сложная ритмика, высокий слог и патетичность, лексические пласты, начиная от уличного просторечия и кончая древними и архаичными выражениями, дерзкое обращение с ударениями, богатый и оригинальный словарный запас, плюс обогащение лексики своими неологизмами (белехонький зимабрь – «Воскресное утро») и насыщенная выразительность содержания.

Говоря словами литератора Александра Залесова: «Колоритный как личность, не ангажированный творческими союзами и упорно вырубающий из буден массив своей очень личной поэзии…» Над ним явно не довлеют никакие обстоятельства, кроме собственного его творчества. Возможно, он совершает и ошибки. Но всякая зависимость есть оседлывание человека. А оседланному тяжело. Спина всякого человека, тем более Алексея Кривошеева, с его гордой осанкой, не приспособлена для седла. Поэтому руководит им жажда свободы, жажда делать то, что нравится, а не идти по проторенным дорожкам; его ум свободен от романтических клише и условностей среды. А это предполагает и тему одиночества, сочетающуюся со зрелостью.

Восходит луна моих одиночеств

В покинутое тобой небо куба –

жилища. Планидой бессонной ночи

изрыто сердце мое, подруга. («Разрыв», цикл стихотворений)

Одиночество, иночество в ночи. («Разрыв»)

Я приуменьшил –

жизнь роскошнее виршей:

я один на мутной заре. («Кувшин на окне»)

Тебе-то что, свой хруст тянущему

в кошачью тьму?

В который раз рассказу устному

внимать кому? («Возвращение Орфея»)

Где они – ни женщины, ни друга.

Наслаждайся ж, чем всегда любил:

ветром, одиночеством, недугом

злой зимы, пока достанет сил. («Недужный ноктюрн», 1998)

Русский поэт по своему духу. Поэт российских просторов, улиц и городов, обдуваемых серыми ветрами, в которых куется душа, самобытная и зрелая.

На русские равнины

Засмотрятся глаза.

Поминки, именины,

нетрезвая слеза. («Дорожные изгибы»)

Но прав ты на своём повете,

твой дом – и ныне невредим.

Поэта – носит дивный ветер,

хранит Отчизны сладкий дым. («Поэт и ученик»)

И даже любовь до исступления, чтобы полностью слиться с Родиной:

Опустив по-бычьи голову,

просквозить по этажам, –

чтобы подбородку голому,

бритым скулам и вискам –

окунуться в дух земляный,

клумбный, млечный, травяной,

в воздух каменный и пьяный,

в ветер Родины ночной. («Вниз с 9-го этажа»)

Как еще более сокровенно можно выразить эти чувства? Такое мистическое состояние сакральности вызывает одновременно чувство страха и эйфории, и на этом чувстве построено отношение Алексея к окружающему как к системе, каждый элемент которой восходит к божественному началу и отличается от обыденных вещей и явлений. Заблуждение простого реалиста состоит в том, что он имеет дело лишь с видимыми предметами, а то, что остается за их пределами и что завершает истину, он игнорирует. Поэтому ему никогда не выразить красоты. У Кривошеева все говорит, дышит и объемно звучит в движении, объято ветром и временем.

Моей Россией правит Бог,

в любви распятый, –

не распинающий молох

и не его солдаты.

Моя Россия, и всё! «Пророческий» характер поэзии Кривошеева происходит именно от глубочайшей его преданности существу российской жизни.

Откуда все это берется? Якоб Бёме, немецкий христианский мистик, однажды пережил видение, благодаря которому смог «проникнуть в сокровенные глубины природы», что явилось для него как указание свыше, определив все последующие направления его мысли. Об этом видении нередко повествуют так: «Его разум просветился, когда он смотрел на оловянную вазу, в которой отразился солнечный свет», – что неверно из-за буквального перевода слов нем. Zinnvase (фр. vase d'étain) как «оловянная ваза» и игнорирования другого значения слова vase, когда речь идёт о человеке, как о сосуде – средоточии, вместилище каких-либо свойств, качеств или милости божьей, а также игнорирования расшифровки в тексте слова étain (zinn) как «l'état agréable jovial» (в приятном радостном состоянии).

Видимо, так же происходит у Алексея Кривошеева: «На окне – на светлом – кувшин. / На окне – на темном – кувшин».

Его видением стало сверхъестественное божественное откровение, перенёсшее его в самое сердце мироздания, где его пониманию открылся излучающий всякую жизнь центр, в глубине которого Источник, управляющий невидимыми лучами, связующими всё живое с Создателем.

Круг заходил за круг,

брали из божьих рук

солнечное зерно

души наши давно. («Разрыв»)

Нет и земли без святого желанья,

движутся к небу грунтовые воды. («Exegi monumentum»)

Так для странника (тени любых событий)

и любые жизни – одни лишь нити, –

путеводные светы звезды нездешней,

ибо небо гнездится в душе безбрежной. («Единственная жизнь»)

Здесь явственно слышится голос иных миров. Тоска по вечности придает его муке, равно как и моей собственной, незабываемые оттенки.

Боже мой, только меня не выплюнь,

дай только произнести молитву

реберным пересчетом рытвин. («Век», 1996)

Мне мало той дали, той тверди, где звездный аркан. («Астрологу»)

Тень прозрачна. Тенисты тела. И тверды миражи

этой жизни и смерти. И блики слепят, как в июле.

………………………………………………………..

Человечек мелькнул на колёсах в грядущую жизнь,

и захлопнулась дверца в немыслимом блеске оттуда. («Светлые сутки в октябре»)

Известно, что каждый сильный автор имеет свой стиль; и чем он оригинальнее, поразительнее, тем большее могущество вносит писатель в литературу. Так, Алексей Кривошеев построил свою собственную философскую систему со своим особым языком и стилем, который можно назвать метафизически-мистическим.

Утробные дымы земли

по линии, линии, ли –

истаять в лазурной дали. («Утро»)

Эта жажда далекой красоты неотделима и от смертной его тоски по вечному:

Как тени ночи пряны в сентябре,

И легкий ворох окон ей к лицу,

Весь вид огней – везде о сей поре –

Как сопредельность смертному концу. («Вокзал бессонницы»)

Вечности сделал глоток и обжегся не больно. («Время пустоты»)

Вот в этом четверостишии отражено все, сколько всего:

В конце концов, жизнь – разве это не густо

затянутый звук, истонченный к концу?

Чем дальше уходишь, тем выше искусство,

но сердца глубины тем больше к лицу. («Мистерия сада», 1997)

Такие прозрения – «густо затянутый звук, истонченный к концу». Как признается сам поэт: «В юности звук чистый, как звук бытия, а потом истончается. Динамика – появляется понимание и сложность».

В плане «картинности» он рисует многое сугубо обыденными красками, за которыми проглядывает усложненная философия. Поэзия Алексея Кривошеева напиталась соком действительности, реализма и со временем обрела мистический вид. Это неожиданное объединение чистой среды и грязи могло родиться лишь в воображении, познавшем ужасы бездны, и духовной, и физической, но поднявшемся на новый уровень. Так через серую реальность поэт приходит к мировой метафизике.

Ни Земли, ни Небес, ни пути –

одиночества нет у Творца,

нету времени, чтобы идти.

Только Вечность без дна у крыльца. («Озеро»)

Чтобы в полной мере оценить творчество Алексея Кривошеева, необходимо полностью погрузиться в этот глубокий метафизический смысл, понять который можно, лишь самому созрев. Не всем дано понять его, и это хорошо!

Свою речь растирая в пургу,

замолкая как трезвый извозчик,

до слепых довести не могу

голос, заживо вложенный в почерк. («Почта пустоты»)

И сколько ни хватаю слово

своим безгласым рыбьим ртом –

сверкает смертная основа,

как антрацит, во мне самом. (Весною).

«Читатель, не трогай этой книги. Помни: “Бродят бешеные волки на дороге скрипачей”, – призывает автор, цитируя Николая Гумилёва, с обложки своего сборника «Единорог» (из пяти книг, 2008). А я бы добавил еще: «Не трогай этой книги, если не хочешь расти». Ощущение такое, будто он знает больше, чем можно знать. И не важно, к какому стилю – символистскому или имажинистскому – тяготеет его поэзия, есть у него и то, и другое: где для первого образ – это слово-символ с бесконечным количеством значений (символизм), и, в том числе, ассоциаций, порожденных чутким, восприимчивым воображением читателя, а для второго – это слово-метафора с одним определенным значением (имажинизм). Очевидно, что он не исходит ни из какой одной теории искусства.

Перед писателем-экспериментатором стоит задача очистить язык от обычных закостенелых и омертвелых форм, сделать его гибким, полностью выявить скрытые в его структуре возможности. И в результате, конечно, появляется произвольный язык, для которого характерно свободное, вне связи с вещами, использование знаков.

Все больше и больше проникаясь интересом к действительности, А. Кривошеев достиг того уровня, когда его собственный опыт помог выйти за пределы техники простейшего реализма и воплотить абстрактные мысли в художественных символах с помощью созданного им самим эквивалента мистически-метафизического стиля.

В итоге сложились принципы художественного повествования, которое отличается не только краткостью, простотой, музыкальностью и живописностью, но и исключительной эмоциональной и смысловой емкостью. Стремясь прорваться сквозь обыденность к «запредельной» сущности бытия, Алексей Кривошеев овладел великим секретом истинной живописи словом, соединив новые выразительные возможности с интонациями, неведомыми прежде, обогатившими современную поэзию. Не зря поэт сам как-то сформулировал: «настоящие стихи хороши тем, что они отредактированы… Богом».

Когда я им признавался,

что стихи написаны богом –

некоторые усмехались,

считали, что я про себя. (2016)

Поэзия, которую он несет в мир, весьма многообразна по стилистике и включает в себя весь спектр элементов: от приемов низкого и комического жанра – до неподдельных высот трагической лирики. Она отмечена знаком высшего качества, проникновенна по тону, придает всему смысл, драматична по форме и обладает чрезвычайно притягательной, живой силой – главным образом благодаря удачной драматической организации материала, широким обобщениям, точности языка и еще поразительному умению приводить материал в соответствие с содержанием.

Уфимская писательница Светлана Гафурова верно говорит о поэзии Алексея Кривошеева: «Выдающийся русский поэт, чувствующий корневую основу и смысл русской речи как никто в Уфе!» Я скажу проще: Алексей Кривошеев – один из выдающихся и ныне действующих поэтов современности.