Темной ночи посредине думал я в своей гордыне
О явленьях, что вмещало время, что давно прошло,
И почти что засыпая, вдруг услышал я звучанье,
Словно кто-то так печально стукнул в дверь или в окно.
«Это просто некий путник, – прошептал я,– все равно!
Ах, когда бы все иначе! Я декабрь все помню мрачный,
На полу в углях горящих все от демонов темно.
Я все ждал – настанет утро, но напрасна эта мудрость –
В книгах только безрассудство, не вернут они Лено,
Ту, что ангелы назвали светлым именем – Лено,
Здесь она с тех пор – оно.
И с тех пор движенье шторы я встречал с горящим взором,
С жутким ужасом, с которым прежде не был я знаком.
И чтоб с сердца сбросить бремя, повторяю я все время:
– Это просто путник бродит возле комнаты давно,
– Запоздалый путник бродит возле комнаты давно.
Вскоре взял себя я в руки, будто я не слышу звуки,
«Сэр! – сказал я, – Или мэдам, я молюсь о вас тепло.
Но я спал так безмятежно, что не слышал, как вы нежно,
Как вы нежно постучали в дверь мою или в окно.
Все равно б я не услышал!» – тут я дверь открыл и вышел.
В темноту свой взгляд вперяя, я смотрел не понимая,
В смертном страхе представляя то, что смертным не дано.
Но в спокойствии глубоком тишина шуршала звонко,
И тогда сказал я только слово шепотом: «Лено?»
Все шептал я, повторяло эхо мне в ответ: «Лено».
Снова в дверь вошёл я смело, но душа моя горела.
Снова звук я тот услышал, но сильней, чем было до.
«Ладно, – я подумал. – Ладно, видно, там с окном накладка,
Что же думать мне превратно, гляну – будет решено,
Сразу сердце успокою, только будет решено,
Распахнул окно я споро, вдруг – движенье, крыльев шорох,
Входит гордый древний ворон, словно время не прошло.
Он прошёл и не заметил, ни препятствия не встретил,
Он уселся словно леди или там какой-то лорд,
Словно так и было надо, он воссел на бюст Паллады,
Он так важно развернулся, что я даже улыбнулся.
Словно самый древний ужас превратился вдруг в ничто.
«Ты как будто прямо с плахи, но не чувствую я страха, –
Так сказал я. – Но все знаки про кошмар твердят ночной.
Там скажи мне имя, ворон, имя в царствии Плутона!»
Изумился я ответу, пусть в ответе смысла нету,
Но его сказала птица, птица с чёрной головой!
Кто же с этим согласится, чтоб беседовала птица.
С ним беседовала птица прямо в комнате пустой,
Чтобы птица говорила прямо в комнате пустой,
Только ворон, сидя гордо, говорил одно лишь твёрдо,
Словно в этом мире горнем слово было лишь одно.
Об ином и не твердил он, и крылом не шевелил он,
Но когда я громко крикнул: «Как ушли друзья его,
Так и он умчится утром, как надежд моих тепло!»
Тут я замер поражённый словом, вновь произнесенным.
«Несомненно, это слово, – я сказал, – обретено
От хозяина другого, что сражён своей Бедою,
Так что всю его Надежду подточило безнадежно
Погребальной мрачной песней, что звучит почти что нежно,
Все же ворон тенью зыбкой вызывал во мне улыбку,
Сел я прямо перед дверью разобраться от и до –
И на бархате, на кресле стал я связывать уместно
Фантастические вести из далёких из времён –
Чтобы значило, чтоб птица издавала, словно стон,
Так сидел я, и гадал я, но ни звука не издал я,
Птица жгла меня глазами, глядя в душу, как в окно.
Пусть мне было неспокойно, голова моя достойно
Возлежала на подушке, освещённой глубоко,
Но ее с подушки этой, освещённой глубоко,
Я лежал, и мне все мнилось, словно запах от кадила
Серафима, что незримо мимо вдруг прошёл легко.
«Бедолага! – закричал я. – Бог узнал твои печали,
И послал тебя утешить память о твоей Лено,
Так вдохни ее неспешно и забудь свою Лено!»
«Кто ты, птица или дьявол? – крикнул я, впадая в ярость, –
Искусить меня явился или бурей занесло?
Смутным ужасом – и все же поскорей скажи одно –
О бальзаме в Галааде – только это лишь одно!»
«Ах ты, птица или дьявол, – закричал я, весь изъязвлен, –
Ради неба, что над нами, или там над нами бог,
Утоли мои печали, там, в Эдеме изначальном,
Встречу ль я, как обещали, ту, по имени Лено?
Ту, что ангелы назвали светлым именем Лено?»
– «Пусть же это слово значит, – закричал я, – не иначе,
Как прощанье! Убирайся в ночь, где ждёт тебя Плутон!
Убирайся с моей двери, я ни в чем тебе не верю,
Эти перья, как поверья, забери скорей с собой.
Пусть я буду одиноким, лишь бы только не с тобой!»
Так сидит тот чёрный ворон, так сидит своим дозором,
Бюст Паллады по-над дверью захватив собой давно,
И глаза его сверкают, словно демон видит тайну,
Свет от лампы разливает тень по комнате пустой,
Что ж душе моей печальной в этой комнате пустой
Перевод Владислава Левитина
Ночью мрачной и тоскливой размышлял я через силу
Над собранием историй из забытых лет, когда
Я уже и веки смежил, кто-то в двери стукнул нежно,
Кто-то в двери стукнул нежно, кто-то в дверь стучит сюда –
«Это гость, – пробормотал я, – в дверь стучит ко мне сюда –
Гость всего лишь – ерунда».
Вспомнил я декабрь промозглый, отблеск от камина грозный;
Жаждал я, чтоб было утро, но напрасно, как всегда.
По Линор душа кричала, в книгах я искал и чаял
По Линор моей печали утоления тогда;
Ангел дал ей имя ясной, но утрата навсегда –
Шорох шёлка штор пурпурных порождал во мне сумбурных
Небывалых страхов сонмы, что не знал я никогда.
Чтоб умерить стук сердечный, повторял я бесконечно:
«Гость ко мне пришёл, конечно, в дверь стучит ко мне сюда.
Запоздалый гость, конечно, в дверь стучит ко мне сюда.
Гость всего лишь – ерунда».
Вскоре я окреп душою и решил, что я открою.
«Сэр, – сказал я, – или леди, я молю простить, когда
В сон уже я погружался – в дверь мою ваш стук раздался,
Ели слышный стук раздался – постучались вы сюда».
Так сказал, пошёл и настежь распахнул я дверь тогда –
Долго вглядывался в темень, страха охватило бремя,
И ужасные виденья представлял как никогда.
Тишина была суровой: и ни знака, и ни слова.
И «Линор» одно лишь слово тихо я шептал тогда,
И «Линор» ко мне лишь эхом возвращалась без следа.
Думал я, так в чём здесь дело, а душа во мне горела;
Снова стук раздался вскоре, но погромче, чем тогда;
Услыхал довольно чётко стук в оконную решётку.
«Что стучит там по решётке, что за звуков череда?
Только сердце успокою, тайной я займусь тогда.
Распахнул я створки рамы – он шагнул, взмахнув крылами,
Из преданий стародавних ворон, и вошёл сюда.
Без поклона, прямо, бодро, с видом и осанкой лорда,
Голову откинув гордо, он прошёл ко мне сюда.
Сел на белый бюст Паллады, что над дверью был тогда –
Ворон чёрным опереньем, видом чинным, выраженьем
Разбудил воображенье – улыбнулся я тогда:
«Ты потрёпан, храбрый ворон, не из царства ли Плутона,
Где по древнему закону мглы вздымается гряда?
Назови своё мне имя благородное тогда».
Я не мог не удивиться имени такому птицы,
Разве в поисках нам смысла в птичьей кличке есть нужда?
Но признаем, что от века в мире нету человека,
Чьё не дрогнуло бы веко, кто увидел бы, когда
В дом пробрался зверь иль птица, будто здесь он жил всегда,
С кличкой странной Никогда.
На скульптуре, как прикован, гость твердил одно лишь слово.
В слове этом он как будто душу изливал до дна.
Буркнул я: «Друзья бывали, даже стаей пролетали
В неизведанные дали. Гость исчезнет навсегда –
Утром он меня покинет, как надежда, навсегда».
Он сказал мне: «Никогда».
Вздрогнул я на возглас резкий, но ответ всё ж был уместный.
Мысль, что скрыта в слове этом, явно ворону чужда.
Подхватил он это слово у хозяина другого,
У несчастного такого, в песни чьи пришла беда.
В песни похорон надежды с грустью в них пришла беда:
Ворон жуток, но, похоже, вызвал он улыбку всё же.
В кресле мягком на подушках я устроился тогда,
Чтоб из всех моих фантазий, этой странной из оказий
Расплести клубок фантазий, что приходят иногда:
Что за страшный мрачный ворон вдруг прорвался сквозь года,
Бился я над этой тайной в тишине необычайной;
Ворон долгим, жгучим взглядом душу мне прожёг тогда.
В мягком бархате подушки размышлял я над ловушкой,
И над мягкою подушкой свет злорадствовал, когда
Вспомнил я, она не тронет нежный бархат никогда –
Стал вокруг вдруг воздух гуще, запах ладана несущий,
Серафима шаг легчайший с тихим звоном, и тогда:
«Ты, несчастный, – я воскликнул, – Бог тебя в мой дом закинул,
Чтобы ты тоску отринул по Линор и навсегда
Всё забыл, испив забвенье – всё забыл ты навсегда».
«Вещий ворон, зла носитель, ты иль дьявол, или птица!
Искуситель или буря занесла тебя сюда,
В край покинутый и тленный, в дом, где страх впитали стены.
Ты скажи мне откровенно, должен знать я «нет» иль «да» –
Есть ли зелье Галаада – утешенье навсегда».
«Вещий ворон, зла носитель, ты иль дьявол, или птица!
Ты скажи, поклявшись небом, днём ли страшного суда,
Сможет ли душа больная в том саду далёком рая
Ту обнять, себя не чая, что Линор звалась всегда,
Ангел дал ей имя ясной, что Линор звалась всегда».
«Это знак нам это слово, – я воскликнул, – нет иного.
Прочь в Плутониево царство, в бурю, ветры, холода;
И перо чернее ночи в память лжи своей порочной
Не оставь. И пусть бессрочно бюст один стоит всегда.
Вынь свой клюв из сердца скорби, убирайся навсегда».
Выбрав белый бюст Паллады, чёрное исчадье ада –
Там сидел он без движенья, будто так сидел всегда –
Как у демона глаз спящий; и лампады свет летящий
На пол тени мрак чадящий всюду разливал тогда.
И смогу ль от тени тёмной душу оторвать когда –