Не дойти до земных антресолей,
Не построить из прошлого мост.
Богу мы проиграли в консоли,
Оживить попытавшись погост.
Старый кран позабыл машиниста,
Как ревут заводские гудки,
Лозунг «Выполним план» атеиста.
Потому попал в центр тоски.
Водоем, обнесенный забором,
Ему незачем ссориться с Богом,
Потому что с Ним ссоримся мы.
Я иду по израненной трассе,
Обалдевший от шума машин,
Понимая – из всей людской массы
Эту местность люблю я один.
Здесь что ни вид, то открытка.
Открытка с видом на завод,
(Тот, что в сторонке нервно курит).
За девятьсот какой-то год...
Когда играл еще Рууд Гуллит
Со мною в поддавки на интерес.
(И как всегда, громил его «всухую»)...
Вот вам завод, а вот вам лес,
«Какого черта» (негодую)?
Инскрипт? Экслибрис? Смысл жизни бренной?
Идите дальше! Не сбивайте цену!
Прогрелась земля. Из укрытий
Вся зелень стремится наверх,
Летят надо мною, как стерх.
Взбесились у братьев сатрапы,
Все смотрит в два мира палата
И ждет с нетерпеньем кефир,
А сверху все дрельные маты
Играют с собою в «дыр-дыр».
И вновь на разбитом экране
Возникли слова «Я с тобой».
Я не знаю Союза, но видел Содружество,
Помню я как с орала ковали орлов.
Что мне выдать еще на пороге супружества
Кроме глупых, банальных, бессмысленных слов
С неприкрытых конвертов с пометкой «секретно»?
Расписаться в идейной профнепригодности,
Запастись кукурузой, болеть за Пересвета,
Древо вырастить строгости, твердости.
С маркой не был бы назван бациллой
Вольдемар из Симбирского града.
«Власть Советам!», «Большое gracia!»,
«Дайте голос и слух для баллады».
Жаль, не знаем мы – сколько шагов
До той грани, где слышатся маты.
Оттого мы имеем проспект Горняков,
А где были вожди – там теперь казачата.
Что приходит прекрасной эпохи конец
С Беловежских лесов голосят три барона.
Потому дирижер-алкоголик поставил дворец,
Чтоб из списанных танков стрелять по балконам.
Поклоняться зеленому лысому богу,
Собирая со слабых остатки волос,
Пригрозив пистолетом – кривая дорога,
Что выходит в Гееновый огненный нос.
Так смешно продавать иностранцам невинность,
Размышляя, что скоро возьмут на курорт.
Жаль, элита токарная попросту спилась,
Поминая огромнейший N-ский завод.
Очень жаль желторотых безусых юнцов.
Тех, что били свои и чужие.
Жаль ушедшую гордость дедов и отцов
И залитые доверху болью квартиры.
И какая нам разница – красная ль, белая ль клетка?
Что нам стоит отдать в фонд не вымытых ног?
Все равно цель – дожить до январских фейерверков,
Чтоб себе лихолетье пулей пробило висок.
Лучи солнца пронзают стекло,
Приобняв крепко-крепко нас,
Мы с тобой погрузимся в нее
Перед этим разбив два яйца,
Выпив кофе, хотя нам нельзя
(Доктора трехэтажно орут).
Чтоб вернуть нас обратно домой...
Мы уснем и проснемся опять,
Чтоб с утра городскою тоской
Полной грудью свободно дышать.
Оббили небо черным покрывалом,
День канул вновь в небытие.
Я так устал. Прошу, налей мне чаю
– разбавлю всю печаль, что есть во мне.
Дает тепло плита картошке,
Вновь ящик сумасшествия бубнит,
И сиротливо в раковине ложка,
Измазанная кетчупом лежит.
Открой окно. Я так люблю прохладным
Вечерним воздухом дышать,
Смотреть на мир – как все витиевато,
Кот указал на холодильник
(Из миски он не хочет есть),
Глядит с тоской на нас светильник
Бьет дождь по предподъездной кепке,
Белье ты ринулась спасать,
Дает дым лестничная клетка –
Курящим на здоровье наплевать.
Кругом тоска, смерть ходит по квартирам.
«Нет, соли нет, и не даем взаймы мы,
И третьим я не буду никогда».
Закрой глаза. Мы отдохнем от мира,
Наступит завтра, будут за окном
Все то же небо, грустная картина,
Которую опять увидит дом.
Джон Донн уснул. Уснуло все вокруг...
Редкий отблеск дневного пения
Проникает сквозь вакуум окна.
В круговом пространстве стремления
Оставаться на цифре «два».
Портят сон обнищание духа,
И, как следствие, я под ней.
Здесь не спят только я и время...
Остальное застыло скульптурно
– жена, и кровать, и стремя –
Все во сне здесь живет сумбурном:
Подоконники, книги и стол,
На полу облысевший палас,
На портрете Кутузова глаз,
В детской книге седой ледокол,
Даже тот, кто так любит поесть
Спят тоска, и добрая весть,
И забытые строки в стихах,
Спят Джон Донн, Элиот и Шмаков,
Стансы к Августе, Anno Domini,
Чем живем мы, чем раньше жили-
Все застыло до утренних кряков.
В знак солидарности с тобою.
Под светлой облачной фатою.
Резина режется со снегом,
– теперь друг другу мы родные.
И солнце разместил нам день,
Взошли на мерзлую ступень,
– Согласны это вы терпеть?
Без переломанных «Пазиков»,
Кашля в соседней комнате,
Стекол промерзших насквозь,
Танцев всеобщих на холоде,
Драки бездомных за кость,
Брошенных елок на площади,
И старый бревенчатый дом.
В ведре звенели громко тары
Внутри побритые под ноль.
И два кота, как на гитаре,
На нервах брали «ля-бемоль».
Кран нерастраченные слезы
Стол, раздавая всем занозы
Сжигая ноги, гном пузатый
Свистел, обидевшись на всех,
За то, что все зовут порхатым,
Хоть делит с ними свой успех.
Молчали книги в амфитеатре,
Глотая каждый нотный знак…
Делила жизнь в буфете на три
Водой разбавленный коньяк.
Мы в зеркало глядим и понимаем
– нескоро старость нас загримирует
И будут у кровати кружки с чаем
Стоять так долго, словно жар в июле,
Покуда не дойдет до декабрей
Температура в белизне фарфоров...
А за окном составы из огней
Вновь будут окружать деревьев взводы.
Пружинный снова давим механизм,
Слова опять цепляются друг к другу,
Но в них уже заметен акмеизм
И трудно в них увидеть лед и вьюгу.
И на канве мы выведем квартиру,
Рассадим в ней по лавкам семерых,
Уколем силу черную рапирой,
И будем мы роднее всех родных.
А за окном опять буянит осень,
Конечности ломает до крови,
Прохожие в сердцах ее поносят,
Но осень так нуждается в любви,
Не понимает дождь – решет из окон
Не выйдет, сколько не реви...
Давай с тобой, как гусеницы – в кокон,
Он на двоих, как все у нас – один.
На облаке с тобой мы строим дом.
Песок нам привезли еще вчера.
Не замок он, но будет под замком,
А крыша-бело-желтая гора.
На окнах будут розовые линзы,
А флюгер-шар оранжевых тонов.
Забудем здесь о болях и капризах,
Ведь стены жить хотят без грустных слов.
Сад разобьем и яблок есть не будем,
Пронумеруем заново зверей,
Растенья, насекомых. Не забудем
Погнать поганой палкой с сада змей.
Война не находила этих улиц,
Хотя следы ее на них заметны.
Здесь спрашивали фильмы всех Кустуриц,
А если не было – просили сигареты.
Не пробивает запах даже хлор,
Здесь миру неизвестные порядки,
Здесь злой мужик несет большой топор,
Где вместо крови рыжие осадки.
Все глупости читают здесь взахлеб,
Забыв о скорой смерти атмосферы,
На каждого готов отдельный гроб
И кладбища стандартные размеры.
Здесь каждый научился рифмовать,
Что лучше в мире нет родных помоек,
Здесь вспоминают часто чью-то мать,
Когда в больницах не хватает коек.
Ругают всех: от дворника до Бога.
Расцвет здесь помнят только старожилы.
И здесь всегда кончается дорога,
И даже мертвые по документам живы.
Город заснул. Просыпается Кант
Возражает Вальтеру с Руссо,