+1 °С
Облачно
Все новости
10
МЕМУАРЫ
9 Февраля 2024, 14:00
Фрагменты из воспоминаний футуриста. Часть тридцать первая
«Дома в степи», 1908
Наперекор
Близь некрасивых матерей
Играют миленькие дети
Салопы из цветной материи
Им нравилось одеть
Еретики там
Восставшие против былого – веры
Голой ныне глыбы
И-Рев
Какой подняли критиканы
Так темные тупые поколенья
Бросают в свет нередко
Мужа света, бросающего свет,
В котором ясно видны
Пути в грядущее
Молоток
Диво
И туп, кто им взбешен
Рок-ерепан…
Ф
Дом заперт Трепак у порога
А побороть… карпетки сгнили на ногах
Там в доме старец матом кроет
Он крот… Торк дверь
Звоночный рев на зов, как воз грохочет
Коридором различных
Утешений старик кирасою одет
Ушедших лет как много тел он целовал
Ловелас ныне стар стараться надо
В дом попасть Ладанам монад Лимонадами
Цветы вокруг дома Но старец спит; старается
Попасть к нему младое поколенье… Умен, находчив…
Но входа не найти Он пал и ходы, переходы
И проходы Все пробками заткнуты.
Небытие
Нос… не быть и вечность так
Сон Теб предсказательница
Небытие носит имя… смерть
Путь – туп и короток
Се речь роток который всех глотает…
Театр окончен… Ночь – око…
Теми вечной сон…
Можно ли постичь
Постичь… постом ли воздержаньем
Менеджер, что значит управитель
Конечным не постигнешь бесконечность
Ведь равное лишь равным познается
Ведь муравью не приподнять Казбека
Так и уму ту вечность не осилить…
Как муравья Казбек.
Она раздавит всякое живое…
Способное стонать и мыслить и жалеть
И вечность неподвижна
Словно глыба
Ее на волос не постичь…
Загар
Загар на Захаре
Как темная корка
На хлебе на черном
Мне речь… слово мне!
Волос луча над усадьбой
Последнее саду прости
Елена за день загорела
А дача сгорела
Хлеб подгорел
И на улицу всю
Пахло коржом подгоревшим
Но здесь на Бродвее
Газом светильным
Мылом литевс
Дом перед домом
Небоскреб пред небоскребом
Хвастал:
Выше выше в небо
Занесу огонь
Дом мод момод, как
Комод
Этажи как ящики
И теперь в Нью-Йорке
Ты не знаешь
Это ли звезда
Или
Свет конторы
Выше в небо окна!
Вывешены Ганка
И шеи
Трудно
Глазом ешь
Нью-Йорк даешь
Даешь мне оплеуху
Уху ел по
Се-ад.
«Лошадь-молния», предположительно 1907
Борода
Борода… А добр?
Нет зол. Тень лоз… И порок
Порок… жирный короп в сметане
На черном чугуне сковороды
Вокс… Сковорода философ От порки на конюшне к Воксу.
Кусково под Москвой кус хлеба и укус пчелы
Сук на стволе… А сука по дорожке
Дородные дворяне и купцы и недороды
Пук розг и гнева взор… Разорвана с прошедшим Связь
Родины моей… Она взорвалась
Дешевка в прошлом… Солов их взор…
Мухи на носу
Улицы целует цоколь
Локоть плотника плотнее на лотке
Ветер ретивой ремнем без меры
Заигрался. Но в толпе не слышно вздоха
Хода мыслей иль догадки
Год идет… Шум муж…
Мухи. Стол усеян ими
Мхи на носу… Не снесу…
– А в сенцах кто?.. Дочь станционного смотрителя
Что Пушкин целовал…
Аэроплан
Налпореа напор воздушных струй
Зов воздуха и авиатор худ
Дух бензинный с неба
Смотрит Саваофом
Семафором для полета
Над полями дыни облака
Прямо в лоб… Авиатор юн, костляв
Рота – ив… Вялый сок
Рот ево уверен Не реву, а смел…
Дед отец считали галок на крестах
И на крышах хат серых без цветов
Дед темнее был отца… не умел читать
Но умен Сын летайлой
Смелым красным Стал ласточкой –
Эсесесер Ресесесэ
Из цикла «На полке Нью-Йорка»
«На улицах могли бы быть картины…»
Op. 1.
На улицах могли бы быть картины
Титанов кисти гениев пера
А здесь раскрыты плоскости скотины
Под пил сопенье грохот топора
Без устали кипит коммерческая стройка
Витрины без конца дырявят этажи
И пешеход как землеройка
Исчез в бетон за бритвою межи…
«Толпы в башнях негроокон…»
Op. 4.
Толпы в башнях негроокон
Ткут полночно града кокон
В амарантах спит Мария
Лучезарная жена
Пусть потух я, пусть горю я
В огнь душа облечена
Толпы грустных мертвоокон
Кто их к жизни воскресит
Кто пронижет вешним соком
Брони тротуароплит
Спит прозрачная Нерея
В пену пух погружена
Я луной в верху глазею
Ротозей не боле я…
Эти ночи
Op. 26.
Бедняк задыхается жалких квартирах –
Ему ароматы вечерней помойки,
Собвеев глушаще-охрипшая лира
И жадные блохи продавленной койки…
Богач эти страстные, знойные ночи –
На лоне природы, обвернут шелками,
Где дачи воздвиг умудрившийся зодчий,
Где росы и лист перевиты цветами…
Кузнечики, шелесты, шорохи, звезды –
Все это полярно – и чуждо подвалу,
Где вонью прокислой, дыханьем промозглым
Питается мести футурум вассалам…
Порочат где вялые, слабые дети
Растут, чтоб служить бесконечно богатым,
Что вьют по-паучьи железные сети,
Богатым – отвратным… Богатым – проклятым.
«Не девочка а сексуал скелет…»
Op. 28.
Не девочка а сексуал скелет
Она на фоне электричьей станции
Что черною трубой дырявит небо
Тыкает парню пальцем в жилет
Дай папироску… Румянится
Парня лицо, от оспин рябо…
«На этот раз весны не воспою…»
Op. 29.
На этот раз весны не воспою
На этот год крылатой не прославлю
Пропахшей кровью травлю
Засохшим сердцем познаю.
В горах опубликованы зеленые листочки
Но на панелях вырос ржаво гвоздь
Об острый зуб сердец царапается кость
Бессильны здесь вешнедождя примочки.
Я этот год весны не воспою
Пускай лесах о ней щебечет птица
Тепла весеннего истица
Потомок тех что множились раю…
Из кирпичей не выстроишь гнезда
Из птах любая – гореурбанистка
В лесу премьер здесь жалкая хористка
Что в безработице всегда.
Пускай на межах славят вешнежребий
На улицах весной не убежден авто
Ее дебют, не даст реклам никто
И я как все. Не вырваться из крепи.
«Мост (пейзаж с четырех точек зрения)», 1911
«Луна, хихикая по городу кастрюли чистит…»
Op. 30.
Луна, хихикая по городу кастрюли чистит,
Чтобы сияли каждой подворотне;
Истерзанных газет теперь заметней листья
И прошлого плевки зловонней и несчетней
Бреду, костыль мне теребит подмышку,
Измученный тропой, где шаг скользит:
Когда придет заря, чтоб сделать передышку
Глазетовый и черный не раскрыт…
Бездомные, приклеившись к газетам на бульварах
Иль в швах застряв домоцементных стен,
Улиток позах спят поджарых –
Тоскливых нитей дней бесчислье веретен…
Спят, спят… Жизнь – жесткий сон…
Им светит лунный Эдисон.
(2 часа ночи. Юнион Сквер 1926, 1929)
В парикмахерской
Op. 36
Гляделся зеркало себя не узнавал…
Старушка смазанно болталась на клюке
Зал брадобрейни исчезал: утопленник в реке…
И лампион избалтывался языками света
На улице безумьем нарастал экпресс
Но темноты бессильным было veto
Продлить на перекрестках блудоспрос.
Но грохот нарастал: едва жужжа вдали,
Он манией в болезненном прогрессе
Как будто ребрами прочавкали
Стальными из-за леса…
Зубами тенькая растягивая сумки легких
Вдруг оглушал чтоб стать воспоминаньем
И голова болталась – целлулоид
Что вспыхнет при одном прикосновеньи…
1928 г. Нью-Йорк, 10 ул.
«Давно отрекались от тел сами…»
Op. 37.
Давно отрекались от тел сами
И садились на тряских коней…
Теперь мои строки диктованы рельсами
Миганьем подземных огней.
Вымыслов мачех под домных повесами
Что мчатся под городом с хрюканьем злым
В своем трехэтажьи ярясь как козлы…
Op. 38
. . . . . . . . . . . . . . .
К ручью когда на миг склоняюсь
Зрю чечевицей дни Нью-Йорка
Где массы видом изменяясь
Льют Ниагарами с пригорка
Где пароходы стаей жадой
Приникли к сиськам пристаней
Где цеппелины – тучи стадны
Подобясь скопищам людей
Где банки полны желтым блеском
Как биллионы глаз тигриц
Нет Эсесера перелесков
И нив причесанных ресниц
Где человек над человеком
Как кучер на коне сидит
Где бедный в богача опеке
Что смерти лишь не повредит!
Вздыбяся к небу в землю врос
Зараза денег – в древность троны
Теперь моленье и вопрос
Но вместо плача слышен грохот
Звездится поезд черноте
Нечеловеческий то хохот
Урчит в нью-йоркском животе.
На человека человек идет звенящей чехардой
И в этом их проходит век…
Я здесь один кто не на службе
С болезнью злой не знаю дружбы;
Средь сострадаемых калек
Нью-Йоркское столпотворенье
Не чту беднятскою душой.
Ночь старика-бездомца
Op. 39
. . . . . . . . . . . . . . .
Старик бездомец – всеми позабыт…
Его коты фантасты лапкою приветят
Иль коркою банана дети
Бросают вслед ему раскрашивая быт…
Последней истекши, как лава, слезою
Скрежещет в холодную ночь
Застыло проносит заплаты:
Узор нищеты и проворства иглы…
А небе гордятся из мрамора хаты
Огней столподомы на плоскости мглы.
Воткнется врастяжку стезею,
… самое слово: «помочь»…
Проблеет гнойливо облезшей козою
В панельную скверовотумбную ночь…
А в городе: роскошь ползет через горло,
Хрусталь и меха, и каменья и чар,
Ароматов, духов бесконечье; месголлы,
Афинских ночей наслаждений очаг.
«Я дней изжеван города захватом…»
Op. 40.
Я дней изжеван города захватом
Я стал куском почти сплошным цемента
А ведь когда-то был и я зверьем сохатым
И глаз впивалась водопадолента
Я в прошлом мячиком в густые стены
Бросал рычанье голубой поляны
А ныне весь неистощимо бренный
Машинам приношу деревни фолианты.
Я ране пел и сотрясались воды
А скалы рушились, сломав свои скелеты.
Но сроки истекли, но убежали годы
И я у матерной неозаренной Леты…
Она у ног… О, шелест мертвоводный…
Здесь много кораблей над хладной быстриною
Плешивеет старьем негодным,
Плюгавой прошлого труною.
Продолжение следует…
Предыдущие части
Читайте нас:
