Дневник ИХТИКА. Часть двадцать вторая

13 апреля 2003 г.

Я очень хорошо выспался. У меня превосходное настроение. В кармане много денег. На мне свежее и удобное бельё, выглаженная одежда, начищенные ботинки. Я чисто выбрит, приятно надушен и недавно побывал в парикмахерской. Я еду по городу в полупустом общественном транспорте, солнце приятно бьёт мне в лицо. Одна только мысль навестит меня: жаль, что никто не оценит этого, никто не запустит свою холодную руку мне под кафтан, никто не прижмётся к моей пахучей щеке, никто...

А это я пишу только для тебя, моя мечта, мальчик мой или умница дева, инопланетяне. Я же человек пропащий, поэтому обо мне ты и не думай даже. Я живу в далёком забытом городе, в котором населения больше миллиона. Эти люди, почему-то, если все вместе – то злы, а по отдельности – очень даже добрые. Из-под крана в моём-не-моём доме я пью убийственную воду. Домов в строгом смысле у нас тут нет, скорее это отдельные отсеки в большом муравейнике. Тех людей, которые всегда живут рядом со мной, все вокруг называют моими близкими и родственниками, и я замечал ещё, как они усердно уверяли друг друга, что я их очень люблю. Вообще, они говорят очень много бессмысленных слов, нужность которых я не понимаю. Если у нас дома кто-то позвонит в дверь, никто не идёт открывать, потому что "это" никому не нужно.

У меня есть мечтательная радость общения, но нет тех, с кем можно было бы поговорить. Иногда я думаю, что это и хорошо, так как если бы я усиленно общался со всеми мне подобными, то у меня не оставалось бы времени на одиночество, то есть на самого себя. Вообще, большее количество времени у нас уходит на те дела, которые нам всем не нравятся. Звездочёты говорят, что так нужно.

Ты не поверишь, но я ждал пока они все умрут; но они и не собираются, а если даже и умирают, на их место тут же приходят такие же, только ещё хуже.

Здоровье моё плачевно, несмотря на то, что родился я относительно недавно и ещё считаюсь довольно молодым. Ещё я очень некрасив. Тело моё худое и заброшенное, что сразу выдаёт меня как живущего внутри себя, а не снаружи, как все нормальные люди. Женщина, родившая меня, брезгливо отворачиваясь, говорит мне, что я похож одновременно на глисту и Кощея Бессмертного. Именно из-за этого они хотят, чтоб я не жил среди них, ну а мне теперь уже всё равно. Я бы всё равно умер и не сам. Но я верю, деточка моя, что у тебя всё обязательно будет по-другому, иначе и быть не может. Да, непременно. Самое главное, у тебя будет много, очень много времени, твоего... столько, сколько ты захочешь.

Если бы ты был, я бы купил тебе велосипед, вопреки всем на свете кошелькам. Ты бы ломал его, потом чинил, снова ломал, пока, наконец, тебе это стало не нужно. Я бы не следил за тобой, но это не значит, что мне было бы наплевать на тебя, я бы любил тебя по-мужски, это ты понял бы много позже, когда... В одно прекрасное утро отправился бы на край света, в сторону гор, туда, где обычно заходит солнце. Крестьяне подносили бы тебе помятые алюминиевые ковшики с колодезной водой, поблагодарив их, ты бы ехал дальше в свой путь. Туда, куда улетали крикуны-журавли, живущие на болоте рядом с летней фермой телят, которых ты учил объезжать чумазых аборигенов.

Ты спрашиваешь обо мне? А знаешь, я жил лишь отчасти, я жил лишь чуть-чуть. Не сказал бы, что мне кто-то целенаправленно мешал, всё получалось как-то само собой. Наши звездочёты вообще утверждают, что все причины находятся только во мне самом и нигде больше, но я им не верю. Раньше я много желал, боролся. Больше всего на свете я любил свободу. Но всегда я не переставал чувствовать, что меня кто-то хитро обманывает, и никогда не переставал ощущать этого. Я так и не нашёл своего обманщика. В сказках для здешних детей пишут, что ежели кто сумеет найти своего обманщика, тот станет самым счастливым человеком на свете.

Я не вижу номеров маршрутов моих любимых трамвайчиков, но люди пока ещё продолжают мне подсказывать, когда я их прошу. Моя жизнь рассыпалась в них, но не сразу, а постепенно. Когда-то мне было непостижимо смотреть на это. Ты спрашиваешь, как они движутся? Они ездят по строго расчерченным тропинкам от искорок свитеров маленьких мальчиков, таких вот как ты. А ещё у нас есть пахнущие добрыми дедушками автобусы, хитрые, они берут силы от чёрной крови, высосанной из недр моей планеты, похожей издалека на мячик, на котором сидит кто-то в шапке-невидимке.

Здесь всё очень просто и понятно. Я не могу читать книги, которые люблю, потому что их вообще тут не существует. И если я кого-то и люблю, то только оттого, что мне больше некого любить. Я читаю законы государства, в котором живу. Что такое государство? Ну, это такой большой дракон, в животе которого мы все находимся. Да, да, не смейся.

Смотри, это маленький мальчик, с давно нестриженой львиной шевелюрой, в тёмной комнате стягивает с себя огромный папин свитер. Шерстяной, он весь искрится электрическими разрядами и липнет обратно к мальчику. Мальчик удивлённо и осторожно кладёт его на стул, некоторое время стоит так, потом снова берёт свитер, но тот уже не скрипит и не магнитится. Юркнув под одеяло в холодную постель, маленький мальчик немедленно сворачивается там калачиком. Ему хорошо, он даже, кажется, обняв свои коленки, тихонечко мурлыкает. Этот человек думает о том, как же всё это будет потом, и как хорошо жить на земле. Вспоминая мультфильм про старого моряка с его неизменной дымящейся трубкой, мальчик, глубоко вздохнув, засыпает...

Раньше, перед тем как окончательно заснуть, я любил полежать, поворочаться с полчаса, подумать о своём. Теперь в мыслях у меня только какие-то ненужные события, жалкие людишки, они нахраписто и бесцеремонно лезут в мою голову и там занимают всё доступное пространство. Не думать о них я не могу. А может это и не я уже. И наступит ли когда-нибудь такое время, когда мне не придется думать о них, а о более приятных вещах...

Из всей своей ненужной и никудышной жизни я бы не тронул всего лишь 48 секунд. Я был тогда такой же, как ты сейчас. Издалека вставало огромное красное солнце. Помню ещё маленького паучка на своём мокром рукаве. Там не было никого. Вот и всё.

Дети, не в силах больше терпеть жуткий мороз, забегали погреться в детскую музыкальную школу, что находилась по пути домой. "Что хотели, девочки?" – недовольно спрашивал их комендант. Дети больше всех музыкальных инструментов любили флейту, и поэтому отвечали вахтёрше, что хотели бы записаться для обучения именно на неё. Между собой они называли злую женщину у входной двери "трандычихой".

Переходя улицу, вдруг остолбенел, увидев табличку со словами: "Осторожно, – ЛЮДИ. Коммерческие перевозки. Водитель, меня тоже ждут дома".

24 апреля 2003 г.

Купил толстую книгу по религии ислама. Новая, она пахла колорадскими жуками, когда их соберёшь в консервную банку с соляркой (дизельное топливо), но сестра говорит, что она пахнет именно деньгами и именно долларами.

Вдруг тебе захочется сказать или показать что-то кому-нибудь, а в квартире никого нет...

С одним моим другом, когда он или я позвоню, мы всегда как-то насмешливо приветствуем друг друга, примерно такими словами: "Ну, как ты там, живой ещё?" У примитивных народов приветствие выражается примерно так же, видимо, у них оставаться живым было неординарным положением вещей, тогда как смерть – вполне обычным. По утрам умирают, по вечерам нарождаются, не живут, в сущности. Мои башкирские предки жили в юртах, которые часто, сдувая, уносил сильный ветер, они поклонялись святому дереву рябине и журавлям, носили на голове шкуру волка, держали купленных у казахов облезлых верблюдов.

Я барским сытым псом лежу в полусне у господских ворот. Мне тепло и уютно. Сквозь еле-еле приоткрытые щели век я слежу за людьми, проходящими по улице. Нет, я – старый пёс, лежу в детской заброшенной песочнице, где никто не играл уже лет пять, мимо меня, громыхая и скрежеща колёсами на поворотах, проезжает трамвай, в котором сижу тоже я, смотрящий в окно на старого пса, лежащего в песочнице, ибо там не дует ветер в бока.

Мне очень нравятся твои и мои прохладные руки, когда водишь ими по тёплому телу. Тыльной стороной ладони, слегка щекоча кончиками ногтей. Почему-то мне нравится всё сухое. Сухая кожа, сухие поцелуи. В детстве мне было неприятно бегать поздним вечером по холодной и уже увлажнённой росою траве, но я почему-то всё равно бегал; особенно когда наступишь на жидкий гусиный помёт, и он проходит меж пальцев.

Как-то в своей деревне я в самом деле решил делать пробежки. Сперва местные забеспокоились, не могли понять, что случилось и куда я так спешу. Но когда они узнали, что бегаю я просто так, это было для них культурным шоком. А когда я лежал на задах нашей усадьбы, просто так часами наблюдая за облаками – то решили, что я пьяный там валяюсь на траве.

Уходя, бросить-предложить жвачки, отказаться, с улыбкой проводить. Если ты спросишь, чего сейчас я хочу больше всего на свете, я отвечу – винегрета с редисом, которого нет в холодильнике твоём. Бросая в мусорное ведро корку хлеба, представлял себе дерущихся чаек на загородной помойной свалке.

27 апреля 2003 г.

Мне приснилось, будто у меня густые белокурые волосы, был рад ужасно, всё их трогал... и будто у меня на лице большой шрам и это тоже мне нравилось. Я с двумя своими первобытными соплеменниками, далеко забравшись от стоянки, стоим и запоминаем, где лежит туша мамонта, чтобы весной вернуться, забрать скелет и сделать из него вип-хижину.

Ещё снилось, как я ломал стеклянный ртутный градусник как карандаш в руке.

В театральной программке бросилось в глаза: "зав. бутафорским цехом".

Только что купленные мной игральные карты атласные пахнут больничным рентгеновским кабинетом.

(Лексика, синтаксис и орфография авторские).

Продолжение следует…