Солнце всходит и заходит. Часть пятьдесят четвертая

Прощание героя

Ну что ж, занавес закрывается. Всем спасибо, рассчитываем на аплодисменты, ждем цветов. Приходите еще, не забудьте посетить буфет. Господ критиков просим оставаться в рамках цивилизации, мы ведь и ответить можем так, что мало никому не покажется.

Но кто это пробирается на сцену, путаясь в тяжелом занавесе и расталкивая статистов, рабочих сцены и менеджеров чистоты? Куда вы, мужчина?

А, это же Наш Герой... то есть, Евгений Попов выходит на авансцену.

Говорит Евгений Попов

Мне часто снится Красноярск. Во сне я возвращаюсь в Сибирь.

Вот я, важный писатель, весь почему-то в черном, выступаю в бывшей начальной школе № 1, где учились Суриков и, простите, я, Евгений Попов. Вот я снова ребенок, я отличник и для поощрения сижу за партой, за которой, якобы, сидел Суриков. В школе четыре класса. Мою учительницу зовут Татьяна Феодосьевна. В школе печное отопление. На переменках мы, взявшись за руки, кружимся в большом зале и поем песню «Шел отряд по берегу, шел издалека».

«Элитная», можно сказать, красноярская десятилетка № 10 на улице Ленина, напротив ресторана «Енисей», в котором мы придумали «Гиршфельдовцев». Школа № 20, куда я ушел, когда в других школах города ввели одиннадцатиклассное образование. Ушел и прекрасно вписался в контингент обучавшихся там «качинских» блатных. Поразил их тем, что курил махорку и с ними охотно делился. Сизый дым стлался во время перемен в коридорах этой центровой школы, старом здании около кинотеатра «Октябрь». Учительница Конкордия Андрианова говорила: «ЧарлЯ Чаплин». Она почему-то ненавидела меня. Зато меня всегда любили учительницы литературы – Галина Никифоровна Тукалова и Иллария Сергеевна Василевская, «столбистка».

Да. Столбы и скала Такмак, где я и отставленный жених моей единственной и любимой сестры Наташи, ныне живущей в Екатеринбурге, выпили накануне ее свадьбы с другим ее марьяжным претендентом, 8 (восемь!) четвертинок водки, отчего я, чтобы быть на свадьбе в порядке, около часу стоял на следующий день по горло в воде Енисея, которая тогда еще не была круглый год ледяной (спасибо ГЭС!), а была просто холодной. Мне было пятнадцать лет. «Хороший парень твой братец, только пьет много», – говорили новые друзья моей сестре. Все они сплошь были местные стиляги. Запомнил имя одного из них – Ферапонт. А другой, Игорь Рейхель, искусно играл на скрипке. Фарид Мансуров был знаменитый джазовый ударник. Некто Алик Гинзбург стал главным инженером огромного целлюлезно-бумажного комбината, который выпускал писчую, газетную, обойную, оберточную бумагу, бумагу для гофрирования, картон коробочный, тетради, обои, гофрокартон и тару из него, товарную беленую целлюлозу. Я встретил его в его же кабинете, когда добывал заказы для художественного фонда. Он вспомнил меня, он обнял меня, он ругал партию, правительство и лично Л.И. Брежнева, но договор, чтоб художники нарисовали ему масляными красками ростовой портрет Ленина, со мной не заключил. «Бережет народную копейку», – уважительно подумал я тогда. «Все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Все мы за это время стали старенькие. Храни Господь мою сестру и племянницу Ксению. Храни Господь всех моих друзей и всех, кого они любят, и всех, кого я люблю. «Отставленного жениха» Валерку я с той поры не видел. Говорили, что он сделал головокружительную партийную карьеру по линии леса и древесины. Интересно! Тогда он был отъявленным антисоветчиком, как и все они, кто меня старше.

«Остров отдыха» посередине Енисея, между правым и левым его берегом. Тогда он был совсем дикий, и я нашел в песке огромный, позеленевший от времени «екатерининский» пятак 1765 года, который нынче, как я узнал из Интернета, стоит больше 4000 рублей. Не такие уж, кстати, неподъемные деньги.

Другие блатные районы города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан: Покровка, Николаевка, которые время от времени насмерть бились с «качинскими».

Настоящий трамплин на Березовой сопке, откуда я однажды съехал, не зная броду, в валенках, на обыкновенных лыжах с палками. В воздух перевернулся, но чудом не погиб, улетев в сугроб, только глаз палкой подбил. Сейчас там Академгородок с хорошими квартирами, в которых живут видные жители города.

Правый берег. Самая длинная в мире улица «Проспект имени шестидесятилетия газеты «Красноярский рабочий». Номерные секретные заводы, перевезенные туда из европейской части России во время войны с фашистами. Тс-с-с, а то еще посадят за разглашение! Ничего, Русский ПЕН-центр защитит. Я ведь там уже четвертый год президент. У меня с Андреем Битовым были сложные отношения. Начиная с того, что он давал мне рекомендацию в советский Союз писателей, а также посвятил мне рассказ «Неистовый Роландо» и заканчивая тем, что мы с ним в начале 80-го года дрались морозной ночью в Переделкине, на улице. Он бывший боксер, и удар у него был хороший. В 2014 он спросил меня: «Ты видишь, что творится с нашим ПЕН-центром?», и попросил ему помочь. Битов умер, а я вот до сих пор ему помогаю, отчего теперь имею множество врагов, тогда как раньше долгие годы вся литературная тусовка любила «талантливого Женю из Сибири». Какая-то дура написала в соцсетях, что я провожу отвратительную консервативную линию «позднего Битова». Битов, что бы о нем ни говорили, был писатель Божьей милостью и вовсе не желал, чтобы ПЕН превращался в оппозиционную политическую партию, а оставался писательской независимой правозащитной организацией, существующей «поверх барьеров» и помогающей всем «униженным и оскорбленным», а не только тем, на кого укажут «из-за бугра». Мы с ним вместе были в Лондоне и жили в гостинице около Гайд-Парка. Напившись на вечеринке, устроенной Иосифом Бродским и другим нобелевским лауреатом Чеславом Милошем в Польском клубе, шли рассветным утром домой и обнаружили деревянную площадку, с которой тут же стали по очереди орать «гайдпарковские» речи. Нечто вроде: «Сатрапы! Дайте свободу и себе и народу!» Я сильно струсил, обнаружив, что за нами внимательно наблюдают двое английских полицейских, но полицейские зааплодировали, сели в свою спецмашину и укатили. Мне тогда, средь шумного бала вечеринки, удалось поговорить с Иосифом Александровичем тет-а-тет. Говорили НИ О ЧЕМ. Я был поражен, что он, вот уже столько лет проживая за границей, осведомлен о всех тонкостях литературной жизни в породившем его Отечестве. Особенно о жизни андерграунда, особенно питерского. «Вы на родину не собираетесь?» – глупо спросил я. – «Нет, – беспечно отозвался Нобелевский лауреат. – Собчак сказал мне: «Приезжайте! Мы соберем для встречи с Вами всю питерскую интеллигенцию». Я как представил, как они собирают интеллигенцию, так мне – бр-р-р – чуть дурно не стало! А вообще-то надо бы съездить, а то я что-то стал забывать русский язык. Вот как по-русски будет фенхель? – спросил он.

– Фенхель, – ответил я. – Этой помеси укропа и хрена при вас в СССР еще не было, а вот в России он почему-то появился,

– Вы водки пейте меньше, а красного вина больше, оно полезнее, – рекомендовал мне Бродский и вдруг вскочил, предвидя разворачивающийся скандал. Кажется, что он тогда еще не был женат, и дама, с которой он пришел, обозлилась, что он не обращает на нее никакого внимания, а долго беседует с каким-то русским мудаком. Вроде бы ее звали Александра. Она устроила истерику, собралась уходить, он стал ее ловить в дверях… Обычная сцена – поэт и богемная баба. К моей великой радости он успел прочитать мою «Прекрасность жизни» и сказал Битову, что я ученик Дос-Пассоса. Я был потрясен. Дос-Пассоса тогда у нас плохо знали, а я его прочитал еще в юности. Его у нас охотно переводили, а потом, после войны в Испании, объявили антисоветчиком. «Надо же, какой эрудированный этот Иосиф, – подумал я тогда. – Сразу просек, откуда у «Прекрасности жизни» ноги растут». Напился я в ту ночь этим самым красным вином. А Бродскому всё было мало. Он при мне выкурил не меньше пачки сигарет, пил потом виски, мне предлагал. Я отказался и еле выполз на улицу, чтобы слегка очухаться.

…Гостиница «Огни Енисея» («Огни Моисея» в просторечии), где летом 1972 года случайно оказались вместе не знакомые друг с другом Александр Вампилов, Саша Соколов и я, влюбленные в одну и ту же даму, буфетчицу с фамилией Родина. Вампилов утонул через месяц, Саша Соколов живет в Канаде. По электронной почте он предложил мне написать пьесу, где действие происходит в гостинице «Огни Енисея», а действующие лица – Вампилов, Соколов, Попов и буфетчица Рая Родина с золотым зубом. Я Сашу сильно уважаю. Других таких писателей, которые смогли бы написать «Между собакой и волком», сейчас нет. Одни померли, другие еще не выросли. Это не хула, а констатация.

И все-таки крупные писатели в России есть. В каждом крупном городе. Во Владивостоке, например, Александр Белых (Вялых), переводчик, поэт, прозаик, сценарист. Жил и работал в Японии. Учился в университете Колонизации Восточных Земель Китая в Токио, в Улан-Удэ Алексей Гатапов, автор многотомного романа об отроческих годах Чингисхана, сам его отдаленный родственник, в Иркутске Анатолий Байбородин, про которого говорят, что он «обладает стилем, образным языком, музыкою слова, верным глазом, душою чуткой к переживаниям героев (В. Личутин), в Красноярске Эдуард Русаков, Александр Астраханцев и Михаил Тарковский (из ТЕХ Тарковских), в Казани дивный Денис Осокин, которого выделяет среди прочих Саша Соколов, во Владимире Анатолий Гаврилов, чья ранняя проза перекликается с короткими рассказами классика Леонида Добычина, которого он тогда еще не читал, потому что ленинградец Добычин в 1936 году, после разгромного советского писательского собрания исчез навсегда и его большевики больше никогда не печатали, в Каргополе Александр Киров, по профессии учитель, в Смоленске – полный маргинал, старый панк Олег Разумовский, который пишет лучше, чем это делал Чарльз Буковский, в Питере великолепно работает Даниэль Орлов, да и «классики» от него не отстают – Александр Мелихов, мой друг и однофамилец Валерий Попов. В Новосибирске живет Владимир Берязев, в Москве – Женя Декина, родом из шахтерского Прокопьевска, Саша Снегирев, работающий «поверх барьеров „авангардизма“, „чернухи“, лакировки, самолюбования, макабра, попсы и прочей мути», Захар Прилепин, в Казахстане – Роллан Сейсенбаев… Хотя, пардон, Казахстан нынче – отдельная страна. Их имена (за исключением упомянутых «классиков» и Захара Прилепина) большей частию мало что говорят сейчас «широкой публике», но ведь написано же в Евангелии, что «последние станут первыми». Прилепин, правда, благодаря своей любви к «политике», военным действиям на Украине и телеящику, пожалуй, куда более известен, чем остальные, и есть у него из всего написанного несколько «шедевральных» рассказов. Ну и Гаврилов, который всю жизнь проработал доставщиком телеграмм, нынче стал гуру у молодых писателей, поскольку плюет на литературные условности, живет и пишет, как хочет… Беда! Классик-маргинал Игорь Яркевич в июле вдруг взял да помер. Светлая память! Не хватает его…

Продолжение следует…