Днём мы работали в машине, Костя сидел в радиорубке, водителей старпом приспособил для оформления многочисленной документации, необходимой для получения "Профинтерну" разрешения на выход из ремонта. Вечера порой проводили вместе. Позже водители, используя свою близость к старпому, крупно выручили Тулягу.
Наконец, настал долгожданный момент, когда "Профинтерн" стал готовиться к выходу в море. Экипаж перебрался жить на судно, в каюты дали тепло, и мы с Эльмаром почувствовали себя на вершине блаженства.
Вместо "недели – десяти дней", как нам обещали в Каспаре, мы простояли на заводе двадцать дней.
Вот что представляло из себя наше новое судно – танкер "Профинтерн":
К 60-м годам в Каспаре, по-моему, оставалось четыре таких судна: "Профинтерн", "Коминтерн", "Генерал Ази Асланов" и "Герой Мехти". "Профинтерн" и внешне выглядел устаревшим. Корпус его, по-моему, был не клёпанным, а уже сварным, но форштевень вертикально уходил в воду, а верхняя часть кормы была далеко вынесена над водой. Бак, носовая часть, был приподнят, в нем размещались всевозможные кладовые помещения.
У него была довольно большая надстройка на корме, и меньших размеров средняя надстройка. Машина размещалась в кормовой части.
Нос, средняя и кормовая надстройки были связаны переходными мостками, расположенными на высоте около двух метров над палубой. Это связано с тем, что когда танкера полностью загружены, высота надводного борта у них составляет меньше метра и уже при небольшом волнении, не говоря уж о шторме, по палубе было опасно ходить.
В средней надстройке размещались ходовая рубка, радиорубка, кают-компания, каюты капитана и стармеха.
Там же жила и вся остальная судовая аристократия. В кормовой надстройке жил рядовой состав, там же была столовая команды. К нам с Тулягой в каюту подселили Малого и Агасалима.
В конце февраля "Профинтерн" вышел из завода и пришвартовался в нефтяном порту. К нашему удивлению, семь тысяч тонн нефти в нас залили часа за четыре, и мы вышли в море. Маршрут у нас был Баку – Махачкала. Весь месяц с небольшим, которые мы проплавали на "Профинтерне", мы так и ходили.
Путь от Баку до Махачкалы занимал часов десять – четырнадцать, в зависимости от погоды и силы ветра, который на этом маршруте был встречный: мы шли с юга на север, ветер всегда дул с севера на юг. Каспийское море считается неспокойным, а в этот период оно особенно часто штормит. Но длинный и узкий "Профинтерн", корпус которого почти целиком находился под водой, был почти неподвержен килевой качке.
Все менялось, когда на траверсе Махачкалы мы, повернув на девяносто градусов, направлялись к берегу. Волны теперь били нам в борт, и судно начинало раскачиваться, как Ванька-встанька. Хорошо, что продолжалось это не более часа – двух.
В Махачкале нас разгружали за шесть – восемь часов и мы, приняв балласт, топали обратно в Баку. При попутном ветре и налегке мы добегали до Баку часов за девять – десять.
Иногда в Махачкале мы сходили на берег. Автобус, который ходил от порта в город, благоухал наркотиками. Некоторые мужики употребляли, не таясь от пассажиров. Похоже, они вызывали обильное слюноотделение, потому что они все время плевали на пол.
Мартовская Махачкала не производила на нас впечатления и мы, побывав там пару раз, больше на берег не сходили.
На обед на флоте отводится два часа, мы с Эльмаром иногда, в солнечный день, выбирались на палубу кормовой надстройки и, укрывшись от ветра за трубой, нежились на весеннем солнце. Но холодный ветер, в конце концов, доставал нас и там, и мы спускались в каюту.
Вахту мы не стояли, с девяти до семи выполняли в машине работы, которые нам поручали. Бывало, когда вечером мы ложились спать, танкер шёл в Баку, а утром, проснувшись, оказывалось, что мы из Баку уже идём в Махачкалу. Свободные же от вахты бакинцы, когда бы мы не пришли в Баку, хоть на пару часов, но успевали заскочить домой. Не пропускал стоянки в Баку и Агасалим – запасался на рейс наркотой.
Помню, после первого прихода в Баку меня удивила наша буфетчица, коренастая чернявая татарка лет тридцати пяти. К отходу она явилась на судно с забинтованным лицом. Причём, бинт в один слой закрывал ей глаза.
На мой удивлённый вопрос, что с ней случилось, она ответила, что ничего страшного. Потом ребята из команды пояснили мне, что как только она появляется дома, ее то ли муж, то ли хахаль регулярно сажает ей фингалы под оба глаза. Вот она и пытается скрыть их под бинтом, а сквозь один слой она все видит.
Потом я привык к виду ее забинтованного лица, но первый раз оно произвело на меня впечатление. Не знаю, почему она не пользовалась темными очками.
Однажды ночью произошла поломка в машине. Танкер потерял ход. По авралу подняли всю машинную команду. Пошёл и я, Туляга вставать ночью не захотел. Дед, увидев, что я пришёл один, спросил, что с Туляковым. Я ответил, что он себя плохо чувствует. Он сказал мне:
– Иди и приведи его, нечего валяться, когда все работают.
Но Туляга среди ночи вылезать из тёплой постели категорически отказался, не знаю, какая вожжа ему попала под хвост. Увидев, что я вернулся один, Эйвазов сказал:
– Ну, придёт он ко мне за характеристикой в конце практики.
Опять со звоном летели на палубу ключи, опять он бормотал что-то себе под нос, но ребята работали слаженно и энергично. Да и Дед грамотно всем руководил. Вскоре двигатель запустили, и мы отправились досыпать. Вернувшись с Малым и Агасалимом в свою каюту, мы увидели сладко спящего Тулягу. Когда же мы перед списанием с судна обратились к Эйвазову за характеристиками, он, указывая на меня, сказал:
– Тебе дам, а тебе, – он повернулся к Тулякову, – я характеристику не дам.
Тут-то Туляга и зачесал репу. Вернувшись с практики, характеристику необходимо было предоставить в училище. Хорошо, курсантскую солидарность проявили питерские водители. Один из них, работая в каюте старпома, втихаря напечатал характеристику, а потом им с большим трудом удалось поставить на неё судовую печать. Целая операция для этого была разработана. Ведь печать хранилась у старпома в сейфе под замком. Но все обошлось для Туляги благополучно.
Последний раз, придя в Махачкалу, мы на причале увидели наших ребят Снопова и Троцкого. На нас произвёл впечатление Саня Снопов. Он за два месяца отрастил шкиперскую бородку и в мичманке с крабом, вместо курсантской эмблемы, выглядел заправским морским волком. Ребята списались со своего танкера, он из Махачкалы пошёл в Астрахань, а им нужно было в Каспаре получить документы.
Денег на поезд до Баку у них не было. Они поджидали нас, рассчитывая вернуться в Баку на нашем танкере.
Мы решили, что нет ничего проще. В столовой команды ребят накормили, а я пошёл к капитану просить разрешения для них на переход в Баку.
К моему удивлению, капитан категорически отказал.
Оказалось, танкерам, перевозящим сырую нефть, запрещено брать на борт пассажиров. Нефть считалась особо опасным грузом. За это на танкерах команде платили сорокапроцентную надбавку – "гробовые". Вернувшись в каюту, передал ответ капитана. Все приуныли, стали думать, что делать. Денег у нас у всех вместе на билеты ребятам не набралось, а в Баку им нужно попасть обязательно.
Решили – пусть едут втихаря. Ребята сидели, не выходя, в нашей каюте, спать решили по двое на койке. Вышли в море. Вечером, когда за ужином в столовой мы стали собирать в каюту кое-что из еды, кто-то из команды спросил нас:
– Что, везёте все же своих дружков?
Но никто не настучал. Да если бы и настучали, что сделали бы, мы были уже в открытом море, не выкидывать же ребят за борт.
В крайнем случае, сообщили бы в училище. Шум им поднимать тоже особого смысла не было бы, ведь за все, что происходит на судне, отвечает капитан.
Утром в Баку мы все вместе сошли с "Профинтерна". Заметил наших ребят капитан, или нет, нас уже не волновало. Практика закончилась, мы возвращались в Таллин.