Размышления о жизни и творчестве Ивана Бунина. Часть седьмая

Когда у Николая II спросили, кого из писателей пригласить на 300-летие дома Романовых, он сказал: пригласите одну Тэффи и больше никого не надо.

Надежда Лохвицкая, взявшая впоследствии псевдоним Тэффи, родилась в 1872 году в Санкт-Петербурге, в семье адвоката Александра Владимировича Лохвицкого и его жены Варвары Александровны. Её сестра, Мария Лохвицкая, поэтесса, печатавшаяся под псевдонимом Мирра Лохвицкая, умерла в 36 лет в 1905 году по болезни. Надежда Лохвицкая рано вышла замуж за поляка Владислава Бучинского и стала с ним жить в имении мужа, под Могилевом. Потом в её жизни происходит перелом. Родив мужу двух дочерей и сына, она разводится и в 1900 уезжает в Петербург, где начинает заниматься литературой.

Кстати, откуда же взялось имя Тэффи? По одной из версий Надя искала его долго, мучительно размышляя: «Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака – дураки всегда счастливые». Однажды такой дурак, вдобавок везучий, ей вспомнился: звали его Степан, для домашних – Стеффи. Отбросив первую букву имени, «дабы дурак не зазнался», Надя подписала одну из своих пьес: «Тэффи». На премьере журналист спросил ее о происхождении псевдонима, и она смущенно ответила, что это «такая фамилия». А кто-то предположил, что имя было взято из песенки Киплинга «Тэффи из Уэльса». Надя посмеялась и... согласилась с этой версией.

В 1910 году в издательстве «Шиповник» у Тэффи вышла первая книжка стихотворений «Семь огней» и сборник «Юмористические рассказы». Заметили Тэффи в первую очередь по ее рассказам, она с 1908 года по 1918 год сотрудничала в журнале А.Т. Аверченко «Сатирикон». Благодаря «Сатирикону», её узнавали во всех уголках России, но Тэффи приносила журналу новых подписчиков. У неё были свои читатели, любящие юмор, а в глазах молодежи Тэффи была героиней, вот кто рвал их рук выпуски «Сатирикона» и «Русского слова». И первая её книга, «Юмористические рассказы», была переиздана до революции десять раз. В это же время Тэффи издает сборник «Человекообразные», «Дым без огня», «Карусель» и «И стало так», её пьесы стали ставить театры. Обе столицы – Москва и Питер – перед революцией сходили по Тэффи с ума. Вокруг Тэффи собирался сонм поклонниц, прозванных «рабынями», – они соперничали между собой за право сидеть или лежать у ног «хозяйки». Независимая, с острым язычком, Тэффи была культом для любителей неэстетской литературы. Она отлично вписывалась в контекст любых литературных вечеров. Шоколад Тэффи и духи с таким же названием раскупались сразу. После закрытия в 1918 года «Русского слова», где последнее время работала Тэффи, она уехала в Киев и Одессу. Летом 1919 года она поехала в Турцию, а осенью уже была в Париже. Ей придется испытать все те трудности, которые сопровождали жизнь практически любого эмигранта, – терпеть нужду, невостребованность, страдать от ностальгии. Свое состояние, равно как и состояние большинства эмигрантов, Тэффи описала в одной из заметок, напечатанной парижской газетой: «Приезжают наши беженцы».

В феврале 1920 года в парижском литературном журнале напечатали два её стихотворения. С середины того же года жила в браке с Тикстоном Павлом Андреевичем. В 1922–1923 годах она жила в Германии.

А в 1946 году советская делегация приехала в Париж специально для того, чтобы дать разъяснения относительно Указа правительства о возвращении русских эмигрантов на родину. Они много общались с Константином Симоновым, что позже он опишет в своих воспоминаниях, и у Тэффи будет щемить сердце – как и куда ушло все то, чем она жила давным-давно… Что составляло отраду ее жизни? Люди, как всегда – только люди. Она умела найти доброе и хорошее в любом человеке. Обнаружила, что демонический Федор Сологуб невероятно добр, а холодная Гиппиус на самом деле всего лишь носит маску, будучи милой и нежной. Ее волновал человек как личность: «Я мечтаю, – говорила она незадолго до смерти, – написать о второстепенных героях. Больше всего хочется написать об Алексее Александровиче Каренине, муже Анны. К нему у нас ужасно несправедливы!» И в этом – вся Тэффи.

Казавшись весьма открытой, она плотно зашторивала, от чужих глаз, – личную жизнь. Тэффи никогда о ней не писала. Она была слишком нетипичной для женщин её круга. Могла ли такая женщина, как Тэффи, жить без любви? Не похоже. Она была слишком живой, чтобы жить без страстей. Но что могло сделать ее одинокой? Есть её биографы, которые, изучив воспоминания и письма Тэффи, пришли к выводу, что она была влюблена в Ивана Алексеевича Бунина. Он же восхищался Тэффи, обожал ее, доверял ей сокровенное, а сам, запутавшись со своими женщинами, был слеп и при этом не мог и подумать, что ее душа может принадлежать ему.

Почему же Бунин не написал воспоминания о Тэффи? Может, потому, что он сам чуть больше года пережил её. Последние годы жизни Тэффи провела на тихой улочке Парижа рю Буассьер, ее старшая дочь Валентина (Валерия) Владиславовна Грабовская, потерявшая во время войны мужа, работала в Лондоне; младшая, Елена Владиславовна, драматическая актриса, жила в Варшаве. Отметив свои очередные именины, спустя неделю, 6 октября 1952 года, Тэффи скончалась. Ее похоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Людей было немного. Бунина похоронили тут же год спустя. За гробом академика, Нобелевского лауреата шли одиннадцать человек.

«Почти два десятилетия, – вспоминает Бунин, – с 1899 по 1917 годы мы дружили с Максимом Горьким». «С 1917 года Горький стал вызывать у меня ужас и негодование» – пишет далее он. И тут же продолжает разбирать (критиковать) – вначале происхождение и биографию Горького. Слишком переоцененные его заслуги перед литературой, хотя Бунин тут же признает талант М. Горького. И по-моему, не совсем понятно, что во вред для него же самого – Бунин разбирает смысловые задачи сюжета, когда-то написанную Горьким «Песню о соколе»; к примеру: зачем уж заполз высоко в горы, зачем прилетел туда раненный сокол и т. д. Попытаюсь, как могу, объяснить: Бунин в этом смысле – никогда никому не хотел понравиться или угодить. Он всегда ориентировался на свою совесть и честь. Да, с самого первого рассказа Горького, Бунин вдруг взялся его критиковать: «… В 82-м году Горький напечатал в газете «Кавказ» свой первый рассказ «Макар Чудра», который начинается на редкость пошло: ”Ветер разносил по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны... Мгла осенней ночи пугливо вздрагивала и пугливо отодвигалась от нас при вспышках костра, над которым возвышалась массивная фигура Макара Чудры, старого цыгана. Полулежа в красивой свободной и сильной позе, методически потягивал он из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и говорил: «Ведома ли рабу воля широкая? Ширь степная понятна ли? Говор морской волны веселит ли ему сердце? Эге! Он, парень, раб!”»

Познакомились они с Горьким в Ялте. Чехов шел с каким-то человеком, повстречавшись с Буниным, представил ему Горького. Бунин описывает его:

«…высокий и несколько сутулый, рыжий парень с зеленоватыми, быстрыми и уклончивыми глазками, с утиным носом в веснушках, с широкими ноздрями и желтыми усиками, которые он, покашливая, все поглаживает большими пальцами: немножко поплюет на них и погладит…» Горький много и громко говорит, и говорит с жаром, и якобы от души… Дальше Бунин популярность Горького пробует уточнить: «…Ко времени первой моей встречи с ним слава его шла уже по всей России. Потом она только продолжала расти. Русская интеллигенция сходила от него с ума, и понятно почему. Мало того, что это была пора уже большого подъема русской революционности, мало того, что Горький так отвечал этой революционности: в ту пору шла еще страстная борьба между «народниками» и недавно появившимися марксистами, а Горький уничтожал мужика и воспевал «Челкашей», на которых марксисты, в своих революционных надеждах и планах, ставили такую крупную ставку...»

Бунин не скрывает, а признает, что впоследствии хорошо с ним сотрудничал, и книги Горького пользовались тогда популярностью:

«…Мы встречались в Петербурге, в Москве, в Нижнем, в Крыму, – были и дела у нас с ним: я сперва сотрудничал в его журнале «Новая Жизнь», потом стал издавать свои первые книги в его издательстве «Знание», участвовал в «Сборниках Знания». Его книги расходились чуть не в сотнях тысяч экземпляров, прочие, – больше всего из-за марки «Знания», – тоже не плохо. «Знание» сильно повысило писательские гонорары. Мы получали в «Сборниках Знания» кто по 300, кто по 400, а кто и по 500 рублей с листа, он – 1000 рублей: большие деньги он всегда любил…». Но при этом Бунин подчеркивает:

«… Я всегда дивился – как это Горького на все хватает: изо дня в день на людях, – то у него сборище, то он на каком-нибудь сборище, – говорит порой не умолкая, целыми часами, пьет сколько угодно, папирос выкуривает по сто штук в сутки, спит не больше пяти, шести часов – и пишет своим круглым, крепким почерком роман за романом, пьесу за пьесой!..» О своих добрых отношениях с Горьким Бунин вспоминает: «…Мы с женой лет пять подряд ездили на Капри, провели там целых три зимы. В это время мы с Горьким встречались каждый день, чуть не все вечера проводили вместе, сошлись очень близко. Это было время, когда он был наиболее приятен мне…».

И завершает воспоминания Бунин так: «…В начале апреля 1917 года мы расстались с ним навсегда. В день моего отъезда из Петербурга он устроил огромное собрание в Михайловском театре, на котором он выступал с «культурным» призывом о какой-то «Академии свободных наук», потащил и меня с Шаляпиным туда. Выйдя на сцену, сказал: «Товарищи, среди нас такие-то...» Собрание очень бурно нас приветствовало, но оно было уже такого состава, что это не доставило мне большого удовольствия. Потом мы с ним, Шаляпиным и А.Н. Бенуа отправились в ресторан «Медведь». Было ведерко с зернистой икрой, было много шампанского... Когда я уходил, он вышел за мной в коридор, много раз крепко обнял меня, крепко поцеловал...

Вскоре после захвата власти большевиками он приехал в Москву, остановился у своей жены Екатерины Павловны, и она сказала мне по телефону: “Алексей Максимович хочет поговорить с вами”. Я ответил, что говорить нам теперь не о чем, что я считаю наши отношения с ним навсегда кончеными».