О традиции в поэзии, подлинной новации, околесице и стихах Александра Залесова

(Весьма пространные, хоть и краткие рассуждения)

…что, если это проза,

Да и дурная..?

Александр Пушкин /о свободном стихе (из письма)/

1

Когда искусство как ремесло в целом (включая всё разнообразие лирических жанров, размеров, ритмов и рифм), как вся наработанная от века стихотворная техника отбрасывается дилетантами, то и поэзия под их пером рассыпается на множество отдельных, не связанных моментов, или как бы оригинальных манер.

Ни внутреннего роста личности автора, ни серьёзного, глубокого и обширного сознания в таком стихотворчестве уже больше нет. Нет преемственности, нет последовательности, нет длительности. То, что теперь остаётся от поэзии –это выдохшийся винный запах от давно пустой бутылки. Включая массовое явление верлибров или якобы традиционных поделок бесчисленных «голубоглазых» графоманов. Тогда великая связь времён, как нить Ариадны, оборвана, и множество напуганных авторов остались блуждать в лабиринте Минотавра. А чтобы было не так страшно, они сбиваются в кучки.

Остаётся однако отголосок чего-то иного, бесконечно важного.

Но само стихотворчество и наработанное веками мастерство, великий канон – всё это заброшено несметным множеством мелких, но бойких и прытких индивидуальностей ради жалкой эстрадной бравады, ради идеологий и технологий слишком подчас суетливой, безоглядной современности.

Но это обычное дело для преходящей молодости или моды.

2

Есть выдающаяся европейская поэзия всех времён. (Не только русская.) И Древнегреческая поэзия (Вергилий), и Средневековая (Данте), и мощная Возрожденческая (Шекспир). И т. д. Вплоть до серьёзной поэзии недавнего времени в России. Блок, Есенин, Мандельштам, Ахматова, Цветаева, Хлебников, Хармс, Тарковский, Заболоцкий. И т. д., и т. п. Есть, всегда был (и, бесспорно, будет) Автор – Художник Слова. Как бы суетно его не отрицали крайние ниспровергатели. «Всё мысль да мысль! Художник бедный слова, ты – жрец её, тебе забвенья нет!…» (Е. Баратынский). Нет забвенья и его поэзии – кто-то её обязательно подхватит.

Но с другой стороны, зачем утруждать себя и думать самостоятельно, когда есть готовые заранее успешные программы или кнопки на айфоне?

Уже сегодня компьютер сочиняет любопытные, порой забавные вирши.

3

Была попытка в советское время насильственно прервать поэтическую традицию или перенаправить её в другое, контркультурное – идеологическое (пропагандистское) – русло. Но это большая и отдельная тема. Надо сказать, что попытка отчасти очень даже удалась. У многих, пишущих сегодня стихи, «прицелы» сбиты существенно. Скепсис, ирония, рационализация, отрицание подавляют сам творческий принцип.

Впрочем, так было всегда, когда отворачивались от религиозной сущности искусства, от духовной природы стихотворчества. Иногда это даже бывает полезно, но чаще, конечно, вредит. И притом существенно.

4

Поэзия не может довольствоваться рациональными эрзацами и суррогатами, они ей чужды. И поэзия не в силах отказаться без ущерба для себя самой от себя же самой. Это было бы равносильно переориентации человеческого вида на жизнь по законам джунглей. Для человечества это всегда погибель.

Не может, но часто отказывается – в ущерб себе и своим авторам.

Человек вообще может многое, а современный человек может даже превратиться в кнопку для запуска чужой программы на своём ПК.

 И ничего нет лишнего в великой (не усечённой модой) поэтической Традиции. В ней всё идет в дело, если попадает в руки Мастера.

«Поэзия – искусство безнадёжно семантическое», по выражению итальянского поэта Э. Монтале. Цель поэзии – поэзия (Пушкин).

5

Если где-то убавилось рифмы, соразмерности, художественного смысла или опыта, накопленного поэзией – то это значит, на свет появился верлибр.

Часто, это – птенец кукушки, хотя не обязательно.

Вспоминается вопрос А.С. Пушкина, отнюдь не обскурантиста или реакционера, ни в мировоззрении, ни в своей поэзии. Вопрос этот касался даже не верлибра, а белого (без рифмы) стихотворения Жуковского: «…что если это проза, / Да и дурная?», так звучал вопрос. Правда, сам Пушкин позже написал белым же стихом свой шедевр: «И вновь я посетил». Но это точно шедевр.

Тот же вопрос можно адресовать и к иному свободному стиху и многому множеству авторов. (И к массе регулярных авторов такой вопрос идеально подходит.) Но мы этого делать поимённо не будем, разумеется. Нет у нас такой цели – выводить на чистую воду того или иного стихоплёта. За собой нужен глаз да глаз. А читатель растёт, он уже не маленький, он сам во всём разберётся. А нет – тем хуже для него. Безрадостней, то есть.

Будем благодарны той же иронии.

6

Так или иначе, но вопрос остаётся открытым.

Не всякий верлибр – шарлатанство и подделка под оригинальную поэзию. Не всякая ритмизованная проза – плохая поэзия (или проза). Иногда большой поэт перемежает регулярный стих свободным. Тот же Блок или Ходасевич так делали. Но опять же, это Блок и Ходасевич, и они писали дивные регулярные (традиционные) стихи в чудную рифму, музыкальную метрику, как Моцарт или Бетховен свои мелодии! Стихи их часто бывали совершенные (но не всегда). А именно тогда, когда поэты владели поэтической техникой в её как бы целом языковом (семантическом, искусном, творческом) арсенале. Вплоть до скабрезной частушки.

Так отчего же иные верлибристы не напишут ничего подобного? Ни даже частушки толковой они написать не могут? Вопрос остаётся открытым.

Разумеется: не хотят или не могут.

Конечно, несметное количество вторичных стихов написано и в рифму. Так что невольно задумаешься о современной массовой поэзии и её слишком легкомысленном читателе.

7

Есть некая последовательность (или синхронность) в развитии автора: усвоение разных техник стихосложения (от простого к сложному и обратно): приёмов, рифм, стихотворных размеров, манер, стилей и т. д. Вплоть до индивидуального художественного мышления, движения творческой мысли – и в образах, и даже в вакууме. Мастера, труженики знают, о чём я говорю.

Тут же – и верлибр, и – белый стих. Почему нет?

Ремесло связано со свободным искусством, как необходимая ступень к нему.

Как покрой и форма парашюта.

Без него нет удачного стиха.

Но есть готовая идеология – род катапульты в поэзии.

И пережившие катастрофу сознания, выброшенные из традиции сразу начинают с верлибра (им и заканчивают).

8

Существует поэтика, охватывающая всю совокупность целого множества приёмов. Ко всему вышеназванному это и жанровое различие.

Разные поэтические формы или их сочетания. Поэма, лирическое стихотворение, философская лирика. Баллада, сонет, эклога, стансы, элегия, раёшный стих, частушка. Ямб, секущий сатирой, народный песенный размер – хорей. Длящийся звуковой волной удивительно свободный дактиль, перемежающийся с амфибрахием и анапестом (трёхсложники) и теряющийся в музыкальных сферах подвижной и бесконечной Вселенной.

Но существуют также идолы идеологем и диктаторы моды.

И под их рукой не только верлибр становится орудием разрушения ценных живых смыслов.

9

В подлинной поэзии всегда есть место божественному произволу. Важно не путать его с массовым (всегда безвкусным) сознанием и очередным «писком моды», иногда даже впечатляющим.

Сегодня иной стихослагатель вооружён и айфоном, но не всегда достаточной начитанностью и культурой стиха.

А электронная технология не гарантирует поэтической уникальности.

И художественность смысла (эстетика) не отменима современной наукой, любой прогрессистской или нарочито консервативной современностью. Наука (нормальная), например, не выказывает подобных нелепых претензий. А вот ложная культура не стесняется.

Например, иной инфантильный дилетант может считать (про себя) Пушкина устаревшим поэтом. Да и вообще, не слишком умным человеком. (Иначе был бы он учёным, полагает такой поэтический дилетант).

Но только благодаря искусству, художественному претворению (в слове прежде всего) современность становится совершенной вещью. Культурой и цивилизацией.

Так порой сам поэт бывает ошеломлён вдруг открывшейся ему картиной ада, чистилища или рая (Данте). А уже следом за ним и остальная читающая публика, если бог посылает поэту публику.

 10

И верлибры, и регулярные стихи (как массовое перепроизводство) могут быть не слишком удачными. Тут можно, конечно, отрицать необходимость эстетического поля для неподдельной поэзии, но это не спасает положения.

11

В современных унылых играх со словом в поэзии удручает навязывание читателю тотальной бессмысленности всего в жизни.

Или противополагание высшим целям искусства (как будто их вовсе и нет) каких-то крайних и частных программ и модных взглядов на жизнь вообще.

Формирование домашних, групповых даже заготовок-идеологем, выдаваемых за поэзию и стихи.

Любой субъект, фемина или мужчина, имеет священное право на самореализацию. Это понятно. Но не всякая реализация субъекта является хорошими стихами. Даже просто стихами. И это ясно.

12

Тотальному притворству, скепсису, убийственной иронии в искусстве сегодня противостоит крайне серьёзная по отношению к себе самой (но не к искусству в целом) позиция (и поэзия, часто плохая) меньшинств.

Это любопытно наблюдать. А уже в начале двадцатого века лучший тогда поэт в России, Александр Блок, отзывался неодобрительно о роковом, недобром существе всё поглотившей иронии: личность человека, его веру, его тайную свободу, его поэзию наконец.

Но крайности похожи друг на друга, как близнецы.

13

Возможно, это лишь очередные попытки преодоления, уже современными поэтами, собственного кризиса. Тогда это вселяет надежду.

Возможно, ненависть к подлинному искусству и одновременное настаивание на собственном затянувшемся инфантильном кризисе объясняется буксующей диалектикой, отсутствием динамики в художественном мировоззрении. К тому же иная сомнительная, если не откровенно плохая (разве что модная) индивидуальная поэтика поощряется специальными премиями. И выражается это в тех же непримиримых крайностях, в неприятии традиции или новаций, которые тоже суть традиция. Требуют такого же тончайшего умения, если не вдохновения.

В целом же всегда был невысок уровень и массовой консервативной литературы, с одной стороны, и крайних либеральных (тоже отнюдь не единичных) ориентиров, выраженных в русской культуре или в поэзии, с другой.

И то и другое часто выглядит вульгарно, неудовлетворительно, плохо.

Подлинная поэзия – явление столь же редкое, сколько и жизненно важное, необходимое. И это прежде всего и всегда – человеческие личности, «необщее выражение лица» (по меткому слову Е. Баратынского). Но в этом заключается общественный, объединительный, а не разделительный смысл искусства вообще, и поэзии в частности.

Поэтому слово в подлинной поэзии – это вещь (вещее слово).

Поэт Даниил Хармс вместе с поэтом Николаем Заболоцким и Николаем Олейниковым разбивали таким словом стёкла (стёкла замутнённых сознаний своих не слишком творческих, пассивных современников, надо полагать).

 14

И сегодня мы забредаем в русскую поэзию прямо с улицы. В китайских кроссовках или импортных штиблетах. И эта обувь тоже способна сочинять первоклассные стихи по-русски. Почему бы и нет?

Тут ничего не поделаешь. Родная мозоль слишком ощутима, пусть ботинок и импортный.

15

Мозоль сочиняет верлибры, мозоль слагает регулярные стихи, мозоль требует восстановления попранных кем-то прав. Мозоль есть мозоль.

И это правильно. Правила родной мозоли тоже могут быть изложены в стихах.

16

Порой мозоль и слышать не хочет о высших поэтических ценностях, её оскорбляет всё: эстетика, поэтика, правила стихосложения, гармония или совершенство, без которых поэзии нет. Но зато есть мозоль.

И мозоль по-своему права.

17

Права только мозоль.

18

Но и не только мозоль права.

19

Александр Залесов тут как раз – пример положительный. Он пытается сегодня сохранить общие свойства русского регулярного стиха, вплоть до его рифмовки. И это впечатляет, оживляет, производит эффект. Словом, воздействует именно эстетически, поэтически. В самом древнегреческом (всеохватном) значении этого слова. Такая относительно длинная цепочка узнавания (не одна плоская современность и актуальность) включается, как от искры, в восприятии требовательного читателя, продвинутого по части мировой поэзии, её относительных достижений. Начинается это с простой рифмы, с метра.

Есть у поэта Александра Залесова и составные рифмы. Ритм стихотворной строки или метр стиха – у него соблюдены. Здесь – и ямб, и хорей. Возможно, размер подан порой несколько прямолинейно, безапелляционно, жестковато. Словам порой недостаёт стихам их собственной интонации, свободной от чрезмерного присутствия в стихах их автора, А. Залесова. Но эта манера зато сходу узнаваема.

Образность его поэзии, не столько надуманная, сколько местами весьма обаятельная. Она понятна чувству вдумчивого читателя. Возможно, слишком понятна. Но банальной назвать её нельзя. Скорее уж она вычурна, манерна. В ней присутствует и сам (определённый, может быть, чрезмерно) автор имярек, всюду чувствуется его жёсткий почерк, письмо. Манера эта суть то, что продолжает (пока, кажется, безнадёжно, или обнадёживающе) тянуться к стилю, как невеста к жениху уже за столом на свадьбе. И одно это – весьма неплохо. Впрочем, когда это хорошо, когда не очень, судить читателю самостоятельно. Местами сознательные звонкие созвучия вместо рифм – отменно хороши:

яблонь / дланью

……………………………или:

Здесь равновесие с собой,

Здесь примирение с судьбою,

Коснись гармонии любой,

Она останется с тобою.

Увидеть значит и воспеть.

Каких еще мне надо песен?

По-моему, очаровательно. Но и это ещё не всё, читатель…

Ниже – следуют только стихи самого автора.