Неприметный сатирик Ф.М. Достоевский

Стало быть, он как сплетение всех нервных волокон… окончаний и как огромный инпульсатор, чувствующий сердцебиение каждой грешной многострадальной души. И писатель-демиург, написавший колоссальное «пятикнижие»: «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» и «Подросток». Фёдор Михайлович Достоевский, пожалуй, единственный кто смог добраться до самых глубин, до дна страстей человеческих и чернилами излить всю их истину… червоточину, расчертив в гиперболу, в синусоидную кривую, или в какую другую литературную формулу. И будто уж в немощности ему никак не улыбнуться. Нет желаньица смеяться…

Не наличествует ни одного портрета, где бы писатель предстал в образе манерного форсуна, щёголя. Нет, более придавлен вымученным напряжением. И сутулится как в болезнях всяческих старик. На фотографии М.Б. Тулинова висят у Достоевского безвольно руки, которые он будто не знает куда девать. Сие случилось в 1860-е гг. И в 26 лет, когда только-только успех его ущипнул за щёку после «Бедных людей», писатель изображён художником К. Трутовским в 1847-м изрядно задумчивым, частью и опечаленным. И взгляд его выискивал чего-то… безмолвно роптал. И, казалось бы, фотография Ивана Гоха 1860-го – в год возвращения в Петербург, уже будучи одетый писатель не в военную форму, а в модный дорогой сюртук, кричит о том, что всё благополучно, и жизнь его дышит лавандой и хризантемами. Ну, чем не столичный денди. Однако и здесь легли тревожные тени на его лице. Нету, улыбки не бывать доселе. Что уж говорить о работе Василия Перова 1872-го года. За пятьдесят Фёдору Михайловичу, а словно пред нами глубокий старик, познавший весь гнёт горестной жизни.

И глядя на эти художественные работы, и припоминая у Достоевского известные увесистые произведения, трудно доверится сему факту, якобы Фёдор Михайлович в сущности является и преотличнейшим сатириком… юмористом. Хотя приземлённый ярлык «юмориста» глядится довольно оскорбительно, ибо его юмор… изощренный и расправленный, без всяких, так сказать, складок, находится довольно на значительной планке, полке… наверху книжного шкафа. Как выходец из гоголевской школы, он чем-то сопоставим и с Антоном Чеховым, Михаилом Зощенко и Михаилом Булгаковым. Он среди… посреди них. И Достоевский обильно приправляет свои «блюда» перцем, горчицей и прочим разнотравьем для пробуждения смеха и слёз разом. Томас Манн назвал Достоевского «великим юмористом», а Льву Толстому при пристальном чтении «Братьев Карамазовых» мешали беспрестанно «многословные шуточки». А уж Владимир Набоков и вовсе считал Фёдора Михайловича «суетливым комиком». При всём пространстве юмора мы почему-то скорее отождествляем писателя с высокой психологией и драмой в кругах земного ада, с пронизывающей до костей религиозно-философской экзальтацией. В результате, у него нехотя (будто от недоверия) черпаем эти самые «шуточки», которые как бы ползком добираются до нас. Словно сие не может быть, потому что этого быть не может никогда.

Всякой породы зарождается у писателя юмор: и печальный, и несуразный до абсурдности, и «чёрный юмор», что, казалось бы, не присущ Ф.М. Достоевскому. И некий «редуцированный» юмор и тот попал в чернильницу Достоевского. Почему-то сразу вплыл в памяти фантастический рассказ «Крокодил». Некого чиновника Ивана Матвеевича (на самом деле) прогладывает крокодил. К немалому удивлению окружающих, Иван Матвеич не только остается жив, но и совершенно доволен сложившимся положением дел – ему по душе быть-жить в желудке земноводного. Вдобавок и планы принялся воздвигать главный герой – один грандиознее другого. И нет ничего слаще, то есть вольготнее чем пребывать во «внутреннем помещении» крокодила. Ситуация настолько невероятная и бессмысленная, что ненамеренно начинаешь верить всяку слову автора. Чушь вроде, однако… И «Нос» Николая Гоголя бок о бок топтался.

«Чужая жена и муж под кроватью» – анекдот с бородой, но зато КАКОЙ! Про мужей-любовников и неверных жён. И тут смог писатель обыграть водевильную историю так, как никто до него не обыгрывал. Предостаточно миленько вышло. Что тут скажешь! Но что любопытно, весёлая и трагикомичная вещица прошла незамеченной критикой. Литературный критик и философ Николай Чернышевский в это же время писал: «Вчера прочитал „Ревнивый муж“ <…> и это меня несколько ободрило насчёт Достоевского и других ему подобных: всё большой прогресс перед тем, что было раньше, и когда эти люди не берут вещей выше своих сил, они хороши и милы». То есть молодчина якобы Фёдор Михайлович, не пытается более взять за узды всё человечество. Незачем вновь покушаться на огромные глыбы неотёсанного мрамора, камня… Нечто похожее мы видим в словах Чернышевского. Литературовед Николай Михайловский и вовсе заключил, по вероятию, будто бы писатель выдал обычную театральную пьеску-водевиль и непозволительно растянул в мучениях главного персонажа. Ну, посмеялся над чужой ревностью и будет.

С позволения сказать, добавим и «Дядюшкин сон», рассказик и чрезвычайно прелюбопытнейший образчик должного юмора. Нам, конечно, нет смысла умасливать все имеющиеся в копилке рассказы Фёдора Михайловича, но что-нибудь в обязательном ряде вытащим на свет божий. Для перлюстрации, что ли. Имеется что в раздумьях зацепиться. И вот, пожалуйте, «Дядюшкин сон». Про князя в возрасте, нарумяненного и напудренного сверх меры, ибо молодость его (мумифицированная) должно на первый план, а морщины старческие уж побудут вне света мирского. И как там – «мертвец на пружинах» ентон самый не прочь и жениться на молоденькой. Вернее, его попытались женить, всецело надеясь на слабоумие и прочие несообразности почтенного возраста. А что вышло, то и вышло. Достаточно прочитать произведение.

Однако всё рассказы и рассказы выставляем (как в художественной галерее), которые в свою очередь целенаправленно рождались автором для задорности глаза. Если подумать, если прошуршать страницами его книг, то без особливого труда заметим, что любой его труд пронизан юмористическими «инфлюациями». И как бы между судьбоносными деяниями важных протагонистов и антагонистов. Показателен пример сцены романа «Идиот», где Аглая учит князя Мышкина стрелять из пистолета. Или же комично-жалкая фигура капитана Лебядкина из романа «Бесы». Он был «десяти вершков росту, толстый, мясистый, курчавый, красный и чрезвычайно пьяный. А какие умилительные графоманские он стишки пописывал; и спустя десятилетия обэриуты обзавидовались сему слогу. Чего стоит то самое мухоедство. Владислав Ходасевич характеризует сего персонажа как «негодяя, с какой стороны ни взять». Опять-таки утверждал самостийно Лебядкин, будто бы он потерял руку в Крымской войне. Хотя, как стоит предположить, обе руки на месте. Владимир Новиков сопоставляет миссию Лебядкина в романе с ролью шута в «Короле Лире». Даже так.

В целом, считается, «Бесы» самое, что ни на есть, трагическое произведение Достоевского. И как вещало общество: выдался маловразумительный политический памфлет. На сей роман наушничало больше отрицательных отзывов, чем положительных. Видно куснул их автор, и пресильно куснул. Каково «Село Степанчиково и его обитатели» с его «русским Тартюфом»? Разве не вышколено и оборотисто описано сельское чучело – Фома Опискин, к которому не знаешь, как правильно относиться. То ли взращивать по ходу чтения ненависть к нему, то ли хохотать в кулак, ибо ювелирно и изворотливо Достоевский подретушировал местные (никчёмные) душонки. Так поди и суметь надобно.

Вселенская бабушка Антонида Васильевна Тарасевичева в «Игроке»; и попробуй где сыскать похожую. Вычурный независимый характер и в то же время проявление необъяснимого безволия… за рулеткой. И что выплеснуть – смех? Или сострадание как таковое? Копать под героями Достоевского порой чрезвычайно сложно… и невыносимо. Они в каких-то обстоятельствах комичны, а в иных… страшны как чертяки, дьяволы. Верховенский из «Бесов» сколько же раскидал, как гальку, тонких ироничных фраз – весь сад осыпал. Сколько в нём клоунских ужимок, паясничества, а убить студентика не составляет, видите ли, для него проблем. Можно-с!

Вероятно, и сам Фёдор Михайлович редко себя относил к литературе сатирической. Да и была ли она тогда таковая? Весь склад его юмора где-то под лестницей да в погребце прибывает. Трудно пускаться, скажем, в гомерический хохот: не пускают всюду расставленные автором силки… сейчас вскорости случится и мрачное, сумеречное. Нельзя давиться смехом, который отчасти поддельный. Даже, казалось бы, ситуация с ревнивым мужем, пьеска чисто театральная для увеселения публики, и то что-то сдерживает… мешает. Будто сам Достоевский и не помышлял шутить – просто извольте понять героев несчастных, хотя бы через сдержанную улыбку.

В сём и сила колкого юмора Достоевского, со справедливо отображённой сингулярностью, что ли… Улыбайтесь в волю, но незачем ржать как лошади. Не для сего великая русская литература!