Мудрый и добрый

А вот нам, кто учился в БГУ в пятидесятые и шестидесятые годы, дороги воспоминания об этом незаурядном человеке – литераторе, художнике, преподавателе. Понятно, каждый вспоминает что-то свое: общение с Василием Васильевичем всегда добавляло ума-разума без всяких дидактических усилий с его стороны, как-то само собой, словно по теории сообщающихся сосудов. И вот один небезынтересный пример.

На очередном заседании университетского литературного объединения после того, как закончили начинающие авторы читать и обсуждать стихи и прозу собственного сочинения, разгорелась дискуссия о том, плохо это или хорошо, если при коммунизме не станут платить авторские гонорары. Я тоже не остался в стороне: на днях получил деньги в бухгалтерии Башкирского радио за небольшой рассказ, прозвучавший в детской передаче. Сумма оказалась приличной – половина месячной стипендии. Обратился за разъяснением к Гределю, который изредка заглядывал к нам, но в споры не вступал, а только слушал, подперев подбородок кулаком правой руки. После моих слов он выпрямился, слегка усмехнувшись, и ответил дежурными словами, но с такой интонацией, что многие из нас, в том числе и я, заулыбались. Дискуссия сразу прекратилась.

Да, ничего нового Василий Васильевич не произнес. Похожие разъяснения мы читали в газетах, слушали по радио. Н.С. Хрущев, главный партиец страны Советов, не раз с трибун пламенно произносил: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме и даже дату называл – 1980 год. Всем известно, что мифический коммунизм в указанный срок не объявился, а вот Гредель ушел в мир иной как раз в восьмидесятом году.

Легкой его жизнь назвать язык не повернется, и то, что он прожил почти 77 лет – это дорогого стоит. Родился в бедной крестьянской семье в белорусской деревне. До Первой мировой войны успел закончить церковно-приходскую школу, но дальнейшее обучение застопорилось, семье пришлось уехать, спасаясь от военных действий. Постранствовали, прежде чем осели на Алтае, где всем, чтобы не умереть с голоду, пришлось батрачить.

И маленький Вася не отставал от взрослых – куда деваться. После гражданской войны вступил в комсомол, учился, причем учебные заведения были не хухры-мухры, положим, Институт красной профессуры, после окончания которого его вновь послали в Уфу, где он работал до направления на обучение в престижный столичный вуз. Понятно, занимал ответственные должности, пока в 38 году его не арестовали за антисоветскую пропаганду и агитацию, после трех лет лагерей, показавшиеся Гределю вечностью, специалисты НКВД признали, что совершили ошибку и выпустили его на свободу с восстановлением в партии. Во время войны Василий Васильевич работал в лесной промышленности республики на руководящих постах, а вот в послевоенное время с лесом расстался, перейдя на преподавательскую работу в Башкирский педагогическитй институт, преобразованный в 1957 году в университет.

Насколько теперь я помню, Гредель преподавал у нас курс древнерусской литературы и курс устного народного творчества. Знающие люди со мной согласятся, что обучать студентов в те времна литературе древней Руси было делом довольно непростым по всем известной причине – абсолютное большинство литературных произведений строились на религиозно-назидательной основе. Только теперь я понимаю, почему на лекциях, посвященных житиям святых, Василий Васильевич был так строг и собран – сорвавшееся невзначай слово, которое кому-то могло показаться подозрительным, сразу обернулось бы крупным скандалом, ведь время было атеистическим.

Следил за своей речью Василий Васильевич и когда рассказывал о литературных произведениях, посвященных монголо-татарскому нашествию. Он называл армию Батыя монгольской ордой, избегая слова «татарская», ведь в аудитории сидело немало молодых людей, в чьих паспортах в графе «национальность» было записано – татарин.

А вот, где он расслаблялся – так на лекциях, посвященных «Слову о полку Игореве». Тут он цитировал по памяти целые отрывки на церковно-славянском языке, переводя затем на современный русский. Позднее я узнал, что Гредель был инициатором перевода «Слова» на башкирский язык, к которому он написал предисловие и комментарии.

«Праздником для души» как самого преподавателя, так и нас, студентов, были лекции и семинарские занятия по устному народному творчеству. На первом месте, понятно, стояли сказки. Вспоминается один небезынтереный эпизод. В нашей группе, в основном, были ребята и девчата из деревень, из сельской местности. А вот несколько девочек – из уфимских, довольно «знатных» семей. Они держались обособленно от нашего коллектива, вроде бы как мы им не ровня. Мы отвечали соответственно. Так вот на этом семинаре Василий Васильевич предложил нам рассказать любимые, но не сильно известные сказки и, если можно, прокомментировать их. Тут мы, «деревенские», в грязь лицом не ударили. Помню, я вызвал тишину в аудитории своей «страшилкой» про лешего и домового. До сих пор приятно. И вдруг слово попросили две городские девочки. Каждая из них рассказала довольно приличную сказку. Мы зааплодировали. Незримая стена, отделяющая нас друг от друга, рухнула.

Мы все знали, что Василий Васильевич еще и художник. Выставки его картин проводились, как у нас в БГУ, так и в других вузах Уфы. Каюсь, в те годы я был как-то равнодушен к живописи. Но пришел и мой час. И об этом не грех вспомнить. Не сообщу ничего нового, заявив, что университет и его общежитие располагаются над рекой Белой, до которой легко добраться. Не знаю, как сейчас, а тогда по склону до самой воды располагались частные домики, а у берега было немало лодок. Я познакомился с одним немолодым рыбаком, которому я тоже вроде бы показался, и он без боязни доверял мне свою лодку, правда, предварительно забрав мой паспорт и один рубль. Когда по весне вдруг внезапно наступали грусть и легкая тоска, я отправлялся к своему знакомому, брал лодку, переплывал Белую и по Деме поднимался вверх. Затем причаливал к берегу и отдыхал. Красота вокруг неописуемая. Депрессия отступала. Однажды я увидел за кустами сидящего ко мне спиной художника перед мольбертом. Неслышно подошел к нему и сравнил то, что изображено на картине и открывающийся пейзаж. Под кистью художника все выглядело трогательней и сердечней, чем было на самом деле. Я вздохнул, видимо, громко. Художник обернулся – из-под шляпы на меня смотрели добрые глаза Гределя. Все, что чувствовал, я тут же ему сказал, не слукавил, от самого сердца. Ему понравилось. С того момента мое отношение к живописи изменилось самым коренным образом. Бывая в Москве, не забываю заглянуть в Третьяковскую галерею, в Питере – в Русский музей и Эрмитаж.

Когда я получил диплом, Василий Васильевич подарил мне одну из своих картин. Она до сих пор хранится у моего старшего сына в Питере. Не пропала, несмотря на все мои переезды. Знаю, что перед уходом на пенсию, Гредель подарил 40 своих картин университету. Об их судьбе мне неизвестно.

При жизни Василий Васильевич издал три повести. После его кончины вышел в свет большой роман. Главный герой романа сам Гредель. Царствие ему небесное и вечная память.