Страницы Петербургской симфонии

Северная столица, не так давно отметив свой трехвековой юбилей, открыла новую страницу четвертого столетия. Верный своим идеалам, город, возведенный в 1703 году на берегах Невы, по-прежнему смотрит в лицо Вечности и высокой европейской культурой противостоит хаосу времени.

Это город, в котором природа, чахлая и убогая, но овеянная сумрачно-тревожным дыханием ненастья, и великолепное искусство, воплощенное в стройных ансамблях, объединились, чтобы создать единственный на свете ландшафт. На облик и характер столицы немалое влияние своей индивидуальностью оказали немцы. Еще Гоголь писал: «Как сдвинулся, как вытянулся в струнку щеголь Петербург. Перед ним со всех сторон зеркала: там Нева, там Финский залив. Ему есть, куда поглядеться. Как только заметит на себе перышко или пушок, ту же минуту его щелчком… Петербург – аккуратный человек, совершенный немец».

Причудливая игра света и тени, мгновенно меняющая весь пейзаж в зависимости от погоды, перспективы линейных улиц, венецианская застылость каналов, «оград узор чугунный» и, наконец, гранитные лестницы, сходящие к темной Неве, – все образует петербургскую симфонию воздуха, воды, металла и камня.

Величественные дворцовые ансамбли, придающие городу «строгий, стройный вид», – создание разума и вдохновения славных зодчих. От имени всех градостроителей сказал Карло Росси: «Цель не в обилии украшений, а в величии форм, в благородстве пропорций, в нерушимости».

Неповторимое очарование и притягательность невской столицы воспевали поэты. «Чувство Петербурга» в русской поэзии воплотилось как феномен национальной культуры. У каждого большого художника непременно свой Рим, свой Париж, свой Петербург. Он отбирает лишь то, что близко его духу и природе переживаний. Льстивые одописцы XVIII века пели дифирамбы царям, лишь бегло упоминая о красоте Северной Пальмиры, для других это был «гордый град Петров» – доблесть России и залог ее бессмертия.

Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Блок… Эти великие имена навсегда впечатались в историческую жизнь города, который щедро питал их воображение. И если внимательно вглядеться в следы старого Петербурга, они, пожалуй, расскажут о своих «трубадурах» больше, чем иная книга. Гулкое эхо их голосов и шагов раздается в тех уголках, которые особенно любили мастера слова:

В «Медном всаднике» Пушкин увековечил прекрасный облик северной столицы – национальной славы молодой России, «мужавшей с гением Петра». Но в его петербургской повести мы отчетливо слышим не только гимн, но и трагедию – обреченность судьбы «маленького человека», попавшего в непосильный водоворот жизни. За парадной внешностью Петербурга, за волшебными таинствами белых ночей русские поэты и писатели разглядели холодный, жестокий и гибельный мир бесправия и страдания.

Одновременно с пушкинскими сочинениями появились повести Гоголя, на пестрых страницах которых переплелись реальность и фантастика, самое обыденное с самым необыкновенным. Таков Невский проспект – эта «всеобщая коммуникация» Петербурга. «Боже мой! Стук, гром, блеск… мосты дрожали; кареты летели; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами…» Но на поверку весь этот блеск и грохот, вся эта адская суматоха – мираж, обманчивый покров на окаянную, безнадежную жизнь: «О, не верьте этому Невскому проспекту!», тут «все обман, все мечта, все не то, чем кажется».

Так, начав с метких юмористических зарисовок Невского, посмеявшись вдоволь над причудами моды, над разношерстной толпой, Гоголь приходит к грустному выводу. Праздность Невского не заслоняет жизнь трудовых, грязных, будничных Мещанских, Гороховых. Теперь Северная Пальмира, о которой юноша Гоголь мечтал из своей Полтавской губернии, «казалась вовсе не такой, как он думал».

Лезвие гоголевского дара грозило всевозможным российским «департаментам подлостей и вздоров». За всей немыслимой фантасмагоричностью его сюжетов стоит историческая действительность – безотказно работающая машина полицейского государства, омертвение человеческой души в продажном и лживом мире чинов и денег, безысходное отчаяние униженных и оскорбленных, которым остается одна свобода – умереть или сойти с ума.

Вся эта «громадно-несущаяся жизнь» воспринималась Гоголем как нечто дикое, безобразное, не соответствующее человеческой природе. И свое ощущение всеобщего безумия он и выразил в парадоксальных «безумных» образах.

…С лица самодовольного чиновника исчез нос и зажил самостоятельной жизнью; служит по ученой части, разъезжает в карете, молится в церкви. Таинственный портрет наделен губительной силой. А на окраине столицы, возле Калинкина моста, покойник в вицмундире по ночам пугает прохожих и стаскивает с них шинели…

Неприветливо встретила Нева в августе 1832 года 18-летнего Лермонтова. «С своим туманом над водой», северная столица показалась ему «скучным городом».

Но впоследствии, вдохновленный просторами Финского залива, поэт напишет «Парус» – символ свободы, которой не хватало юному мечтателю. Вместо занятий поэзией были муштра, военные парады и караульная служба. Здесь, в Петербурге, он создает «Маскарад», в котором смело срывает маски со своих лживых, притворных персонажей и, покидая сцену света, бросает на прощанье:

Прирожденный москвич, Аполлон Григорьев сумел постичь и душу Петербурга, его «странно-пошлый мир». Однако поэт признается в любви невской красавице-столице, но не с ее светской жизнью в «роскоши и неге», а с вызывающей сочувствие человеку с «его страданием больным».

Совершенно в духе Гоголя ослепительный блеск пышного фасада царского дворца Григорьев ощущает как нечто призрачное, мнимое:

До поэта никто не заговаривал об этом Петербурге так прямо. В растрепанных стихах и нервной прозе он буквально обнажал его, совлекая роскошные декорации. И даже в колдовскую белую ночь этого наблюдательного «петербургского зеваку» обступает «рой отвратительных видений» нищей и страдальческой жизни.

Потом заговорила «муза мести и печали» Некрасова, и над Россией зазвучал истинно петербургский «рыдающий стих»:

После Достоевского образ города с «чужим», «не родным именем» начал заметно тускнеть, выцветать, более того – исчезать из литературы. Поэзия же совсем отвернулась от имперской столицы, возведенной на крови и костях человеческих.

И лишь через тридцать лет начнется возрождение интереса к городу Петра. Когда юный Блок вживется в проблематику чародейно-страшного мира романов Достоевского, заново пересоздавая его собственным воображением. Часами поэт будет бродить по улицам призрачного города в сопровождении Родиона Раскольникова и Аркадия Долгорукого, пытаясь понять «угрюмый и загадочный» мир странных героев Достоевского.

«Чтобы узнать хорошо Петербург, – говорил Аполлон Григорьев, – надобно посвятить ему всю жизнь свою, предаться душой и телом». Блок так и сделал. Прекраснее и царственнее этого места для «петербургского гения» не было ничего на свете. В длинных пеших прогулках «гуляка праздный», поэт исходил его вдоль и поперек, часто навещая самые захолустные уголки. «Музыка ведет бесповоротно, куда глаза глядят мои…»

В блоковской «стране Финского залива» продолжалась «петербургская сказка», и, расставаясь с XIX столетием, она уводила с собой поэта к шумным перекресткам нового времени.

Стоит очутиться в центре имперской столицы – и мы увидим ее парадные, стройные улицы и проспекты, лучами устремленные к Адмиралтейству. Купечески-столичная Гороховая несколько изменилась в ХХ столетии, когда с одной стороны ее перекрыли зданием ТЮЗа; Вознесенский проспект любезно провожает тебя до самой Фонтанки и, изящно приподнимая шляпу, раскланивается с Измайловским проспектом.

А вот и безупречный франт Невский… Устремившись в бесконечность, подхватывая на лету своих прохожих, он все тот же великолепный лгун и соблазнитель. Как отмечает В. Лелина: «Невский – это театр, это сцена с меняющимися декорациями, с местами для зрителей, с галеркой и кулуарами». Ничего не изменилось с тех пор, как Гоголь «раскусил» его. Только Время прокатилось по проспекту; кое-где задержалось, кое-где и следа не оставило.

…Сверкающие в зелени белокаменные павильоны Царского Села, фонтаны и каскады Петергофа приглашают на встречу с прошлым. Великокняжеские дворцы, сады, парки и сегодня служат местом дальних прогулок и воспоминаний.

…Деревья обступают мавзолеем «двухсот, трехсот и старше этих лет». И так воздушна тень в старинном гроте! А на земле аллей – везде, куда ни глянь – отметины тростей или зонтов. Листва напоминает нам шуршанье платьев времен екатерининских балов. Мелькнули чьи-то темные ресницы… и «тихий танец отдаленных встреч» нам повторила нимфа Эхо…

На все времена город на Неве и его окрестности являются удивительным творением величайших мастеров. Прелесть и роскошь этой северной Венеции – воистину ларец драгоценностей, который принадлежит России, всему миру, каждому цивилизованному человеку.