Прилетела примета, улетела

Точёная и выкрашенная солнцем полоска света на подоконнике с каждым разом утончалась – издыхала; в силу всяческих преломлений, искажений через толстое стекло окна, как нашёптывают законы физики. А попросту говоря, день холёный и вымученный подходил к концу. На смену надвигался вечер. Солнце яристое и подуставшее подыскивало себе ночлег, брызгая остатки тепла по земле. С его проделок немало оттенков палевого, медно-бронзового.

Яблоня сорта «золотая китайка», растущая за окном, настолько окрасилась в цвет изжелта-янтарный, насколько это вообще возможно. Её некрупные яблоки, сами по себе прозрачные, с медовым отливом: если смотреть на свет. И чересчур сладки, словно вкушаешь соты мёда. От «добавки» солнца – деревцо далеко немолодое, можно сказать, горело в золотистом пламени. И листва бутылочных «принтов» кажется едва заметной в таком полыхании. Чудаковат деревянный низкий заборчик из ровного, но шаткого штакетника. И гвозди, выглядывающие из досок забора, жили будто сами по себе: некоторые погнуты, как павшие оловянные солдатики на поле брани; другие просто «выглядывали из своих укрытий», красуясь своими ржавыми шляпками. Верёвочные качели с потёртым сиденьем, висящие на крепком суку той самой яблони, кое-как покачивались от назойливого дуновения ветерка, что спехом мимо пробегал. Самолётик детский рядом; что-то из серии «МиГов», уткнулся одним крылом в поросль травы. В солнечных блёстках осыпано всё, что можно осыпать. Золото день, бронза вечер!

Но вернёмся к окну, к подоконнику, на котором скудели краски дня. К нему как раз подошла женщина, девушка лет так тридцати. С именем исключительным, редко звучащим – Кира. Стройна телом, ладная как лань. Она облачена в спортивные штаны, в клетчатую мужскую рубашку с закатанными рукавами. Голову прикрывала цветастая косынка, под которой пряталась каштановая прядь волос. Тонки, изящны её руки, державшие половую тряпку… На безымянном пальце правой руки обручальное кольцо. И не снималось оно ни разу. И снимется ли?

Очевидно, вовсю шла влажная уборка. Ну, правильно – и ведро с водой, швабра с зажимом поблизости. Запахи мыла, пурпурных, навязчивых оттенков жидкость «Золушка» и очиститель окон слились с притягательной сыростью в доме. Кира открыла неторопливо створку окна, щёлкнув фурнитурной ручкой. Стоит ли говорить, но потоки летнего, разогретого солнцем воздуха влетели, как ошалелые… как дикари. Давно дожидались, когда их пустят вовнутрь, в небольшой частный домик. Вслед за ними дыхнуло и ветерком.

Не успела Кира взяться снова за мытьё полов, как вдруг в окно влетела птица, и не какая-нибудь мелкота воробьиная. Нечто посерьёзнее, скажем так. Птица, влетев в комнату, принялась носиться туда-сюда. Нарезала круги, нервно задевая всё подряд крыльями. Крылья по размаху стрелообразные, острые, чем-то похожие на наконечники древков или на серп. С ходу и не поймёшь сразу, что за «зверь летучий» пожаловал нежданно-негаданно в гости!

– Вот шельма!!! Неугомонная! – воскликнула Кира, увидев летуна.                    

Бросив тряпку на пол, она принялась за птицей следить в ожидании, когда же та остановится. Присядет где-нибудь. Но нет, гость продолжал блуждать, правильнее сказать – свершать скоростные полёты по комнате. Действительно, птица крайне стремительна, быстра до невероятия. Хотя зачем всё – «птица, птица»? – это стриж, и молодой притом, что сразу заметно по его дымчатому оперению. Оперение чешуйчатое, смахивающее на кольчуги древнерусских богатырей. Маленький чёрный клюв будто ноготок. И большие глаза-черносливы! Из-за коротких лап с коготками стрижи совершенно не умеют ходить по земле; взлетать с земли им до невероятия сложно. Разве что зацепятся за что-нибудь: за ветку ли, за антенну на крыше. Жизнь стрижей – это небо! Вольное небо!

Стриж-гость в растерянности. В его махонькой головке громыхал, разрывался вопрос: «Где я»? И в процессе своих дум накручивал по кругу бесконечные виражи. Часто касался крылом в полёте (от непривычной для него тесноты): то угла шкафа-купе (в зеркальной дверце он успел углядеть своё пугливое отражение); то спиралевидной проводки на стене; штор, прикреплённых кольцами к карнизу, обоев с вычурными вензелями; и гипсового бюста Юрия Гагарина на комоде. Разворошил несколько горшков с цветами, в особенности досталось «денежному дереву» и фуксии ампельной, чинно покоящимся в подвесных кашпо. А как испугано раскачивалась люстра, когда стриж пытался ухватиться за её хрупкие из дюраля ободки. Казалось, ещё мгновение и она от сильной качки рухнет с треском на пол, разбивая на мелкие осколки свечеобразные плафоны.

Что тут скажешь?! Недолго раздумывала и Кира: немедля взяла первое попавшееся полотенце в ворохе белья и начала им размахивать, пытаясь гнать птицу в сторону открытого окна. Стриж ещё в большую впал панику, от чего сильнее забилось его сердечко. Движения стали более сбивчивыми – он на пределе интуиции – не знал, куда теперь кинуться. Где его просвет в темнище полных преград, непонятных помех? И чудища двуногие за ним внезапно вдогонку…

Вбежал кудрявый светловолосый малец лет пяти, призывно и сердобольно завопил:

– Мама, не выгоняй птаху! Пусть с нами живёт! Я её «грецескими» орешками кормить буду!

– Ишь чего удумал, – впопыхах, тяжело дыша, проговорила Кира, продолжая махать полотенцем, – Кормить он будет… Ты за своим Хомкой… приглядеть не можешь… а тут летучий стервец… поймать надо ещё.

Она согнала стрижа с карниза штор, и, казалось бы, ещё момент – и птица учует порывы ветерка с улицы и вылетит наконец. Но нет, от собственной бестолковости стриж шмыгнул вниз, царапая радиаторы отопления.

– Хомка – тупой! Он надоел. И спит, когда я с ним играть хоцу.

– Славик, со зверюшками не только играть, но и ухаживать надо. Как раз этого ты никак не хочешь, – изрекла она, устремившись на сына умилённым взглядом. Махровое полотенце в руке продолжало вертеться, порхать само по себе, затем она положила его на своё плечо. На какое-то время она позабыла стрижа. Отвлеклась. Кира присела на корточки напротив сына и вытерла на его лице пару грязных пятен-клякс.

– Опять извазюкался. И что с тобою делать?

– Я строил косо-м-дром!!! За баней куца вещей для него! Есть даже ракетное топливо.

– Интересно, это что за ракетное топливо? – полюбопытствовала Кира, поправляя ему причёску.

– Ну как, мам! А боцка там полная… топлива.

– А! – поняла она, что сын имел в виду бочку с водой для поливки грядок, – Ты её не сильно расплескал?

– Неа! В ведёрко налил маленько. Ведь я маленький ещё и ракета у меня тоже маленькая. Я хоцу полететь на Возницего.

– Славик, а это что такое? Что за страна необычная?

– Мам, как ты не помнишь? Это созвездие! Мы с тобой смотрели на звёздное небо в па-нетарии. Там дядя в бошущих оцках рассказывал. И шутил, смешные истории говорил про НЛО.

– Помню! Конечно, помню! – ответила Кира и засмеялась, – Ух, какой ты у меня памятливый, любопытный. И ущипнула его нежно за щёку.

– Мам, а когда мы полетим к папе… к звезде Капелла созвездия Возницего, где он живёт… давно-давно?

Кира непроизвольно воззрилась на фотографии в рамках, висящие в шахматном порядке на стене, куда сложно добраться дневному небоязливому свету. Северная сторона со слой-тенями она и есть северная сторона. Фотоснимки едва видны в ахроматическом тумане. Они – отголоски чего-то большого и одновременно далёкого, уместившиеся на белых прямоугольниках бумаги 10х15, закованные в броню рамки и стекла. Одно мгновение – один вдох неразделимой жизни. После осмысленного одухотворённого вступления становится почти ясно, что на фотоснимках… На одной: измазанный мороженым, улыбающийся Славик. На той, что повыше: Кира с сыном на фоне опавших листьев-заплаток в парке. На третьей: его отец в синей форме военного лётчика... с аксельбантом и тройкой медалей на груди. Моложавый, и тридцати не дашь. На других: его бабушка с дедушкой в обнимку на скамье и брат Киры – суховатый, скукоженный как урюк, глядящий робко с фотографии. Есть пара изображений цвета серпик, годов так тридцатых-сороковых. С милыми лицами девушки, и причёски у них достаточно модные по тем временам – «мокрая волна». Зажигательные глаза-бусинки, открытые плечи, лебединые шеи. Настоящие киноактрисы, если подумать. Ежели влезть в генеалогическое древо, то, по сути, – прапрабабушка среди молодок, среди подружек взирает весело на своих потомков. И куча иных родственников мелькает на фото – заплутать между ними «кто есть кто» – проще простого.

На неё нахлынула необъяснимая чернота-темнота. Будто день резко сменился на ночь. Хотя излишне слабо звучит – нахлынула, скорее, навалилась неподъёмным грузом, стеной. По-простому говоря, печаль помноженная в несколько раз. Нечто эфемерное в негативе, когда нет желания веселиться, а возможно и жить, не иначе. Здесь же больше – боль, пытка, что металлическим ёршиком, да в придачу раскалённым, прошлась по сердцу Киры.

– Мам, а давай цай попьём! С вареньем… с лесными ягодами, – предложил Славик.

– С лесными ягодами? – грустно, натянуто улыбнулась Кира.

– Да!

– Подожди! А как же наша птаха? Совсем забыли, – она тотчас принялась оглядываться, но как ни удивительно, стрижа нигде не было, – Неужели улетел? Наконец-то!

– Мам, а вон же она сидит, – и указал на этажерку рахитичного вида, стоящую в углу.

Стриж зацепился когтями за ажурную и перекосившуюся посередине стойку, прижав длинные крылья к тельцу. Устал он – таков вердикт! Кира, недолго думая, взяла двумя руками полотенце и бесшумно подошла к этажерке. Как ни странно, никаких явных телодвижений со стороны стрижа не возникло, словно играл в детскую игру «замри». Хотя, очевидно, близкое присутствие человека он чувствовал. Одним махом Кира обхватила стрижа полотенцем. Он, само собой, затрепыхал в её руках, как желе на тарелке. Ужас царапал, раздирал каждую его клеточку, нейрон, сосуд. Кира не стала тянуть, и, не испытывая особой охоты любоваться им, у открытого окна тут же стряхнула с полотенца. И стриж, выпущенный на волю, взмыл моментально в небо. Славик стоял, как фонарный столб, поражённый увиденным.

– Припоздал что-то он! – немного растерянно проговорила Кира.

– Кто он, мам?

– Стриж наш бестолковый.

– Поцему? Куда он опоздал? К себе в гнёздышко?

– Примета есть такая… – вздохнула тяжело Кира. – Если стриж залетает в окно дома. Как он к нам сейчас залетел: взъерошенный и перепуганный, то жди неприятностей, беды. Только вот…

Кира смолкла на полуслове. Не хотела опять касаться тяжёлых тем семьи. Этого ещё не хватало. Сколько можно рвать на себе волосы от горя?! Даже потянулась всем телом, встав на носки, авось сбросятся все камни. Минут на пять, хотя бы.

– Прилетела примета, улетела! – пробормотал невнятное Славик.

– Да, Славик, любимый мой, да!..

– А пошли завтра в гости к тёте Зине, мам? Она меня рисовать уцит, маненько. Может, и поживём у неё… Она же звала.

– Да, Славик, да! – повторяла Кира с улыбкой, настоящей и сияющей. И вспоминала стрижа, принесшего ей далеко не плохие вести, а скорее всего… наперекор всем суевериям и предзнаменованиям принёс ей свежий глоток чего-то нового, долго ожидаемого.