Мое ТМУ. Часть одиннадцатая

Даже офицеры, находившиеся в отставке, предпочитали ходить в форме и при погонах. Помню, у нас появился новый заведующий клубом некий Дараган. Первое время он ходил в гражданском костюме, но спустя пару недель мы увидели его в армейской форме с майорскими погонами. Как-то при мне он объяснял кому-то смену имиджа:

– Когда я раньше подходил к курсанту с просьбой что-то сделать для клуба, меня чуть ли не посылали, а теперь в ответ слышу только: "Есть, товарищ майор!".

Вообще, надо сказать, что дисциплина в училище была довольно строгой. Начальник ОРСО, командиры рот, офицеры цикла требовали чёткого соблюдения Устава ВМФ. В середине второго курса, попав на стажировку на военные тральщики, мы были поражены фамильярными отношениями между матросами и офицерами. Матросы даже пеняли нам:

– Ребята, чего вы так тянетесь перед офицерами, расслабьтесь.

С первых же дней после возвращения из колхоза училище стало готовиться к демонстрации 7 ноября – дню очередной годовщины, как тогда называли, Великой Октябрьской Социалистической Революции. В стране тогда это был самый главный праздник, вторым по значению было 1-е мая – День международной солидарности трудящихся. В эти дни во всех городах, посёлках, сёлах, аулах и кишлаках Советского Союза проходили, так называемые, демонстрации трудящихся.

Люди, "рядами и колоннами", как писал В.С. Высоцкий, с портретами руководителей страны, республики или области дефилировали через центральную площадь города, посёлка, села, аула или кишлака, где эти руководители, стоя на мавзолее, трибуне, а то и просто на скамейке (где что имелось), снисходительно приветствовали текущую мимо них людскую массу. В Москве, столицах союзных республик, городах-героях и центрах военных округов проводились военные парады. Наше училище раньше участвовало в демонстрациях, а с мая 1958 года стало принимать участие в военных парадах. Но хотя 7 ноября 1957 года мы готовились только к демонстрации, подготовка была серьёзной. По традиции училище и на демонстрациях проходило по площади Победы в парадных расчётах и строевым шагом.

У нас, первокурсников, строевые занятия были каждый день, у бедняги Кулларанда к концу дня даже голос садился, а у нас горели ступни от ударов ботинок по асфальту двора. Кулларанд с его "нога с оттянутым носком поднимается на 15–20 сантиметров, рука – вперёд до бляхи, назад – до отказа", – стал уже сниться по ночам. Да и у старших курсов количество строевых на это время было увеличено по сравнению с обычным по расписанию – два часа в неделю. Кроме того, по субботам и воскресеньям мы по паре часов маршировали всем училищем в колоннах по восемь человек на одном из пустынных бульваров Таллина. Тренировки в конце концов принесли свои плоды, за прохождение училища 7 ноября по площади Победы была объявлена благодарность от ЦК Компартии и Правительства Эстонии.

На первом курсе, согласно расписанию, два раза в неделю мы, механики, проходили практику в училищных мастерских. Один день был целиком посвящён мастерским, второй – после обеда. Мы переодевались в робы и шли, в отличие от остальных дней, работать не головами, а руками. Мастерские были такие: слесарная, токарная, жестяницкая и кузница. Кузница была в экипаже, остальные размещались в подвале учебного корпуса. Все мастера были эстонцы. По фамилии помню только одного – мастера токарной мастерской Пехку. Видимо, запомнился он по ассоциации с фразой, которую часто слышал в детстве: мастер Пепка чинит крепко. Мы его так и звали между собой – "мастер Пепка". По совместительству он был ещё и мастером спорта по стрельбе и тренировал училищную стрелковую команду. Ему же сдавали мы и зачёты по стрельбе из мелкокалиберной винтовки.

Самым колоритным из мастеров был жестянщик. Ему было под восемьдесят, был он маленького роста с лысой, как колено, головой. У него были большие глаза бутылочного цвета, веки без ресниц и значительный нос картошкой в крупных порах. На носу болтались очки, вместо заушин у них были верёвочки. Синеватого цвета полные, вечно влажные губы были без морщинок. От непрерывного многолетнего буханья молотком по жести он был глуховат, кроме того, из ушей у него вечно торчала вата. Разговаривал он очень громко, а когда мы, подлаживаясь под него, тоже начинали кричать, он спрашивал, почему мы так орём. Практику у него проходили группы по пять человек. Однако, он требовал, чтобы перед началом работ четверо выстраивались в шеренгу, а пятый подавал команду «Смирно!» и докладывал ему по полной форме. Все это он воспринимал очень серьёзно, ну а нам было не жалко: получи, если нравится. Всерьёз его не воспринимали.

Наш класс был разбит на несколько групп: две по пять человек – кузнечная и жестяницкая, и две по десять – слесарная и токарная. Для меня практика началась в кузнице. Кузнечных дел мастер, мы обращались к нему: seltsemees sepp (товарищ кузнец), был лет пятидесяти высокий худощавый мужчина с редеющими темными волосами, зачёсанными назад. Он носил большие роговые очки, ходил в шляпе, имел интеллигентный вид, и его можно было принять скорее за доктора, чем за кузнеца. Я уже говорил, что кузница располагалась в подвале экипажа.

Это было просторное темноватое помещение со сводчатым потолком, выложенным старинным кирпичом. У одной из стен стоял горн, воздух к которому нагнетал вентилятор, около него – несколько наковален. В помещении стоял стойкий запах горящего угля. По стенам были развешаны во множестве кузнечные инструменты и приспособления, напоминавшие древние орудия пыток.

При известной доле воображения нашу кузницу можно было принять за рабочее место средневекового палача, не хватало только дыбы. Кстати, мне сейчас в голову пришло, что и сам наш seltsemees sepp напоминал палача из фильма М. Захарова "Необыкновенное чудо", только был более поджарым и несколько старше. Кроме того, он был эстонцем, а актёр, играющий палача – еврей.

Но сначала нас, "кузнецов", определили в помощь двум ребятам второкурсникам из эстонской группы, которые в соседнем с кузницей помещении – экипажной котельной – меняли трубы в отопительном котле. Один из них, невысокий, худощавый с крупной головой, представился Сашей Клочковым, он совершенно не походил на эстонца.

Второй тоже худощавый, высокий, прямой, про таких говорят "аршин проглотил", представляясь, пробормотал что-то вроде: "Витек".

Так мы к нему и обращались в дальнейшем, но каждый раз при этом на лице его появлялась недовольная гримаса. Наконец, где-то на второй день нашей совместной работы, при очередном обращении к нему, он внезапно выпрямился и, глядя на нас сверху вниз, произнёс, чеканя слова:

– Я не есть Витек, я есть Вийтак! Вий-так! – повторил он по слогам, назидательно покачав указательным пальцем.

Работа в кузнице началась с того, что мастер научил нас правильно держать молот, определять по цвету, когда металл нагрет до нужной температуры. Затем под руководством мастера мы отковали каждый для себя кузнечные клещи.

– Как их сделаешь, так и будешь ими работать, – сказал мастер.

После такого напутствия мы постарались сделать клещи хорошо. В программу входило так же изготовление разных деталей, обучение кузнечной сварке – в первый раз услышал я о таком. Иногда мастер выполнял какие-то училищные заказы. Часто работать при этом молотобойцем он выбирал меня и злился, ругаясь по-эстонски, если я неправильно понимал его команды и лупил молотом не туда. Как-то он прямо у нас на глазах отковал розу, чем привёл нас в неописуемый восторг. Мы и так относились к нему с уважением, а тут он ещё более вырос в наших глазах. Через пару месяцев наша кузнечная практика подошла к концу.

Мы отковали заготовки пассатижей, которые должны были довести до ума уже в слесарных мастерских, и распрощались с мастером. Конечно, за столь короткое время мы успели только прикоснуться к этому сложному древнему мастерству, но из всех мастерских работа в кузнице понравилась мне больше всего.

Как-то, вскоре после возвращения из колхоза, за обедом кто-то с соседнего стола, видимо, продолжая начавшиеся ещё раньше дебаты, швырнул в одного из наших ребят куском хлеба. Тот ответил, подключились и другие. Вскоре в воздухе стаей птиц порхали ломти и горбушки.

Прервал это занятие Кулларанд, гневно крикнув:

– Прекратить немедленно!

Замеченные им в метании хлеба, получили по соответствующему количеству нарядов, а с нами со всеми в личное время провел беседу капитан второго ранга Постников. До этого мы с ним практически не общались, он у нас поначалу ничего не преподавал.

Сталкивались с ним только тогда, когда он был дежурным по училищу. Среднего роста, худощавый, с тонким интеллигентным лицом, всегда спокойный, он даже команды подавал, казалось, не повышая голоса. Почему-то он носил очень широкие брюки, широкие – не клёш, а просто они были ему велики. С лёгкой руки Витьки Сергеева, мы между собой называли его "Штаны".

Но сейчас Постников был взволнован. Он рассказал, что первую, самую страшную блокадную зиму 1941–1942 годов он провел в Ленинграде, что на его глазах люди умирали от голода, что именно от куска хлеба порой зависела жизнь человека.

К хлебу относились, как к святыне. И швыряться хлебом – это осквернять память погибших от голода наших соотечественников.

Кроме того, прежде чем попасть к нам на стол в виде хлеба, пшеницу сеют, обрабатывают, убирают. Ее свозят в элеваторы, перемалывают в муку на мельницах, развозят по всей стране. Пекари пекут из неё хлеб. Это труд миллионов людей, а мы бросаемся им, как куском грязи.

Надо сказать, что потом, обсуждая между собой это событие, мы осудили тех, кто бросался хлебом. Особенно непримиримы были деревенские ребята, Саня Снопов и Вик Прибавкин. Саня авторитетно заявил, что у них на Вологодчине за такое дело, как кутёнка, утопили бы в Сухоне. Больше у нас таких случаев не было.

А с Постниковым мы потом много общались. Не помню сейчас, что он нам преподавал, но хорошо помнятся его рассказы, как летом 1942 года он с группой офицеров с Балтики был направлен на Волгу для организации противоминной борьбы.

Дело в том, что к этому времени немцы перерезали основные пути между Баку, где в основном добывалась нефть и Центральной частью Союза, где ее перерабатывали. Была дорога через Каспийское море и Среднюю Азию, но этот путь занимал несколько недель, да и пропускная способность дороги была недостаточной, а горючее срочно и в больших количествах было необходимо и фронту, и тылу. Поэтому большое значение приобрели морские перевозки нефти из Баку до Астрахани, откуда можно было отправлять нефть по железной дороге более коротким путём.

Часть маршрута пролегала по Волге, и чтобы сорвать перевозки, немцы стали с самолётов минировать Волгу, сбрасывая морские мины. На реке фарватер узкий и перекрыть его гораздо легче, чем на море. Наши танкера и караваны нефтеналивных барж, влекомые буксирами, стали взрываться на подходах к Астрахани. Мало того, что терялась нефть, гибли и суда, а их и так не хватало.

Сталин приказал наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову силами флота обеспечить безопасную доставку нефти по Волге. Так Постников оказался в Астрахани. Балтийцы на Волге из разнородных катеров создали отряды траления, которые стали очищать фарватер от мин, кроме того, из местных жителей были созданы посты наблюдения, каждый из которых контролировал определённый участок реки. Если засекались самолёты, сбрасывающие мины, посылалось сообщение тральщикам и те уже целенаправленно тралили опасный участок реки.

Всеми этими мерами удалось значительно снизить потери судов от мин. Постников рассказывал, что в Баку из-за нехватки нефтеналивных плавсредств порой применяли такой метод: сбрасывали в море железнодорожные цистерны с нефтью. Нефть легче воды, цистерны не тонули. Из них собирали караваны, которые буксиры тащили морем в Астрахань, а ведь это несколько сотен морских миль, причём, у Каспийского моря репутация не очень хорошая, штормит оно часто.

В Астрахани портовые краны выуживали цистерны из воды, ставили на рельсы, и они продолжали путь, в составе железнодорожных эшелонов. Наверное, только русские до такого могли додуматься.

За участие в обеспечении безопасной перевозки грузов по Волге Постников был награждён боевым орденом.