Ранним январским морозным утром поезд прибыл в 4-й разъезд, еще было темно. Сходу мы не останавливались в станционном помещении, не ища попутчиков и односельчан, как обычно делают сходившие с поезда. Мы с Хайдаром торопливо шагали по родимой тюкульской дороге. Сердце мое разрывалось – все торопило – все быстрей. К родимому очагу. К той глухой башкирской деревне, где я родился и вырос, также здесь родились, жили кто-то до старости. Жили и похоронены наши отцы-матери, деды и прадеды.
Хотя мороз был градусов около сорока, но мы от радости, что идем к родному очагу, не чувствовали ни мороза, ни усталости, обгоняли даже подводы, которые ехали на дохлых колхозных клячах.
Когда мы вплотную подошли к деревне, из темноты выделялись то здесь, то там черные силуэты занесенных снегом домишек. Деревня спала мертвым сном. Не видно нигде света в окнах, не валит из труб дым. Даже не слышен лай собак. Уставшие от дневных забот, перед сном ужинавшие кто-как, в общем не сытно, на полуголодный желудок. Хотя люди в полуразрушенных, насквозь продуваемых зимними ветрами, с одинарными, и то неполными стеклами окон домишек, люди хоть и не спали сладким неробудным сном, не хотели вставать с нар из-под худых обветшавших одеял, на которые была накинута вся одежда, которая только имелась в доме. К утру в домах было так холодно, что на полу вода в ведре замерзала. Холодильник, а не дом, хоть как говорите, волков заморозить только...
А вставать надо. Надо побыстрее растопить железную прохудавшую печку, а дрова сырые. Не хотят разгораться. Когда в хатенке запахло теплом, надо как-то готовить завтрак. Что готовить? Кроме картошки и сахарной свеклы в доме никаких продуктов нет. Нет хлеба, ни муки, ни крупы, нет никакого зерна. Вот на такую проклятую жизнь, замученный войной, я торопился. Подошли мы к родному «двору». Дому. Его не узнать. Заборов, обнесенных вокруг двора, нет. Бани нет. Клети нет. Летней кухни нет, сарая нет. Стоял, поникши в землю нескольким венцами сиротливо старый наш дом. Постучали. Молчат. Повторно еще. Спросила сноха Губайда: «Кто там?» Вот так вернулся я домой…
Какая жизнь меня ждала? Я уже написал. Могу прибавить к этому, что у наших даже картошки не было. Об остальном вспоминать не надо. Все хозяйство, вплоть до могучих двух верб, что росли с глухой стороны дома, все было переведено на дрова. Война не только людей, но и этих красавцев-великанов, может быть, самых старых жителей Тюкуни, наших двух любимцев, и этих не пощадила.
Посидев дома с полчаса, даже еще дома не раздевался, пошел будить дядю Максюта. Потом пошел на верхний конец деревни, к самой крайней избе, где жил дядя Муллагалей. Пока я так бродил, уже начало рассветать. Посидев немного у них, пошел к Ахсан-бабаю. Отметить свой приезд домой не пришлось. Люди про водку забыли. Когда нечем желудок наполнить, разве до пьянки?
Хайдар, переночевав две ночи, уехал в Уфу на работу. Он привез было в деревню кое-какие барахлишки, купленные на промтоварные карточки с целью продать или заменить на продуктовые. С этой «коммерцией» у него ничего не вышло. Никто не покупал и никто не выменивал. Он их оставил у брата Хасана, вернее, он их отдал им. Но Хайдару с его золотыми руками дома спокойно посидеть не дали. Узнав о том, что вернулся Халидар, стали приходить наши односельчане. И увидев, что и Хайдар приехал, стали таскать ему на ремонт всякую железную утварь. Несмотря на его отказ, все равно его упросили, чтоб он их не оставлял с худыми ведрами, протекающим самоваром и дымящей жестянкой. А заказчики за работу приносили картошку. Картошка была всему голова…
Пока он был два дня дома, даже часу, наверное, не сидел. Все стучал молотком и киянкой. И здорово помог брату.
В деревне было скучно. Так же, как по всему Союзу, многие мои сверстники погибли на фронте. На улице редко кого увидишь, большинство ходили в лохмотьях. После Хайдара пробыв в доме два дня, поехал в Уфу. Надо было отоваривать, т.е. получать по талону продукты на продуктовом пункте в ст. Уфе. Денег у меня, конечно, было порядочно, более 8000 рублей. Да! И они по тем временам не так-то и много мне талоны отоваривали на 15 дней. Я хотел все. Но не дали. Закон есть закон. Купил на привокзальном базаре 1 литр спирту, папирос дешевых побольше. И вернулся домой. Вот тогда мы и отметили с дядей Муллагалеем и Хасаном мое возвращение.
Да! Трудные это были времена. Не охота про них вспоминать. Особенно было трудно в деревне, в колхозе. Люди работали, а за работу им не давали. Колхозы государству до самых ушей были в долгу. Плана хлебопоставки государству не могли выполнить и ежегодно недоимка накапливалась за колхозами. Огромное количество. Также другие продукты животноводства и птицеводства. Колхозники при любой возможности, любыми путями старались уходить в город. Даже уходили без паспортов. И я долго не задержался в родной деревне. И окончательно решил обосновываться в городе.
Через 33 года опомнился. В городе ничего хорошего нет. Кроме пыли-дыма-газа-шума и хулиганства-убийства.
В нашей деревне в середине лета 1918 года стоял отряд Каширина. Они наступали в направлении Красноусольского завода через Белую. У нас во дворе стояла их кухня. Значит, возле кухни и были кошевары (повара). Когла дядя Хасан играл во дворе, повар-красный позвал, вернее, поманил его пальцем. Когда дядя Хасан от испуга на цыпочках подошел к кошевару, то тот снял у него тюбетейку и положил в тюбетейку гречневую кашу. Тогда ему было 5–6 лет.
Он всегда рассказывал об этой каше. Однажды даже сказал: “В жизни никогда больше такую вкусную кашу не ел!”
А ему невдомек, каша-то, наверное, была заправлена свиным салом.
ВОСПОМИНАНИЕ О МОЛОДОСТИ, ИЛИ ЛЮБОВЬ К ПРИРОДЕ
Современная молодежь не только в городе, но и в деревне мало стала общаться с природой. Кроме того, что показывают по телевизору и кино, о природе ничего не знают. За лето раза два-три пойдут «на природу», но они там больше вреда делают.
Мы в детстве с ранней весной, с началом таяния снега начинали жить в основном на природе. Когда-то, в те далекие-далекие и такие, кажется, солнечные годы, мы, сопливая армия, в марте месяце бегали в березовую рощу пить березовый сок. И ходили каждый божий день, пока береза не переставала давать соку. А когда дни становились теплее, появлялась зеленая трава, каждый день носились оживленными стайками по полям и лугам.
Энергичные, подвижные, веселые и шумные, были почти всегда голодными, как волчата. И набрасывались как прожорливая саранча на все, что было хотя бы чуточку съедобным. Ели все: зеленый терн, дикий лук, щавель, кислятку, заячью морковь. Высасывали также крохотные и сладкие цветочки белены. А потом в середине лета землянику, смородину, черемуху, даже ягоды шиповника. Круглый год, в любую погоду умели ловить рыбу (раков и грибов не ели). Сейчас, когда стали пожилыми, стыдно сознаваться, но все же придется вспомнить о том, что специально ходили по берегам рек и лазали по кочкам болот, собирали яйца диких уток и чаек. В то время их было много. Собирали целыми ведрами. Там же варили, как картошку в мундире и ели кто сколько хочет-может, да, все было. И специально ходили в лес, разоряли гнезда хищных птиц.
С ранней весны до холодной осени купались, как лягушки. За частое купание попадало нам от родителей. Потому что мы рвем одежду, когда снимаем и одеваем. И одежда гниет, одетая на мокрое тело. Одежда была дорогой.
Ходили на берег Белой с лопатами, раскапывали старые окопы со времен Гражданской войны. Собирали пустые гильзы, ядра, пули. Большая удача была, если найдешь обойму с патронами (нужен был порох для поджигало). Свинец от пуль расплавляли для грузил.
Ранней осенью, катаясь по тонкому льду на самодельных коньках (у нас все было самодельным: коньки, лыжи, салазки, ходули, шары и мячи), проваливались в реку.
Весной во время ледохода, катаясь на льдине и попав в русло реки, отплывали беспомощно на неуправляемой льдине на несколько километров, пока нас не спасали на рыбацких лодках. Все было. Бывало, лазали и в чужие огороды за огурцами (не считая колхозных). Все это приволье продолжалось до 12 лет.
А с 12 лет деревенский мальчик уже подсобный рабочий, сила. Если есть отец или старший брат. При их отсутствии – уже хозяин. Все хозяйство на твоих плечах. В основном, заготовка корма и дрова. А при колхозе ты уже с 12 лет в колхозном списке подростков.