Едет трамвай прямиком к небесам

О чём, кроме того, что умирает одно поколение людей, мыслящих и чувствующих примерно одинаково (в данном случае светло-сентиментально), а на смену ему приходит племя, как сказал один очень серьёзный поэт: «младое и незнакомое»? Кстати, как выясняется, тоже мыслящее и чувствующее достаточно в целом однообразно, хоть и по-новому. Исключения, конечно, есть. Или и они – иллюзия? Старые штампы – новые штампы. Одно и то же и примерно одним и тем же способом выраженное.

Думается, всё же, что познавательный момент, интрига где-то здесь присутствует. Ведь она, может быть, даже не в самой подборке.

Подборка выдержана, повторюсь, консервативно-автоматически, хотя вещи в ней выражены симпатичные. Объекты восприятия в подборке поданы в сплошь сентиментальной, светло-грустной стилистике, настоянной как бы на себе самой. Ритм, рифмы, система образов, сквозное чувствование автора – от начала и до конца одни и те же. Предугадываемые. Стихам не хватает самостоятельной, глубокой и прочувствованной до конца, оригинальной, творческой мысли. Стихи остаются замкнутыми в своём стилистическом пределе.

И внимание читателя угасает, как любовь феминистки к противоположному полу или интерес амёбы к чему-то, кроме покалывания, уже после прочтения нескольких стихотворений. В основе подборки – общие, известные всем места. Места привычно-красивые, всем знакомый мир. Но где в стихах сам их Автор?

Учитывая, что структурализм (формализм), постструктурализм (деконструктивизм) и постмодернизм тоже давно мертвы (как объявленный ими некогда мёртвым автор), оживить стихи снова мог бы только он один. Автор, прошедший через ряд объявленных этими направлениями смертей и вынесший из них семена истинного знания. Но для этого авторскому Я, вместившему направления прошлого века, продолжающегося ещё и сегодня, нужно для начала воскреснуть. Перестать быть неким стихотворным автоматом.

Редкие неожиданности, впрочем – самое замечательное в подборке Ломакина. Одну из них я и вынес в заголовок. «Трамвай» делает подборку внезапно оригинальной, вынесенной за рамки поэтической обыденности. Затвердевшего языка этакой коллективной сентиментальной души.

2

Так в чём же, собственно, тогда интрига, если всё почти узнаваемо?

Ну, во-первых, как выяснилось, к счастью, не всё. Есть пронзительные моменты. Продвинутый читатель сам легко их обнаружит.

А во-вторых:

интрига как бы существует (мерцает ненавязчиво) на границе подборки – в возможном сравнении двух поколенческих поэтик в целом. Двух разных, но одинаково коллективных (затвердевших в безличностности и кружковщине-групповщине) стилистик смежных поколений. Двух коллективных сознаний или индивидуальной неосознанности двух смежных писчих сознаний. Молодой субкультуры и социализированному самочувствию старших пиитов.

У молодых и ещё мало живших ведь то же самое, только – наоборот. Преимущественно сплошная оригинальность и почти (за редким исключением) никаких собственных сильных чувств или мыслей. Две схожих общности. (Есть ещё одна прослойка в молодёжной среде, в ней отсутствует самостоятельное поэтическое мышление и манера написания стихов целиком заимствована у группы старших товарищей по перу. Кажется, это особо тяжёлый, втемяшенный, случай. Но речь не о нём. В нём нет ни сравнения, ни различия.)

Читать новые стихи, стихи до тридцати-сорока примерно летних тоже крайне интересно или всего лишь любопытно. Кажется часто, что какая-то новая машина вдруг заговорила нечеловеческим языком, ошеломлённая очередной программой! Она, машина, пытается начать чувствовать и мыслить самостоятельно, как должно бы и человеку внутренне свободному от всех программ – но никак у неё не получается, и при этом моложавая машина уже вовсю объясняется тебе «в любви». Это чудовищно и трогательно одновременно. При этом непонятно, очаровательная машина то ли ускользает от тебя и от понимания куда-то всё вбок и вбок, то ли тащит уже тебя в свои алюминиевые кусты. Что это, попытка нечеловеческого рассудка наметить и выделить область для будущих чувств или горячая программа любви для будущих граждан, переданная языком роботов?

Вот та граница двух человеческих (всё же) сознаний, и в столкновении их – возможность внятного, обновлённого поэтического слова. Поэтому, да, нужен автор, вмещающий много, казалось бы, несовместимого. Традицию и новаторство. В конце концов новация – та же Традиция, часть её. Но и она «должна быть» изящной, изысканной. Структурализм научный грубо (хотя и постепенно, не сразу) вытеснил из искусства эстетику. Дивная дама Эстетика сегодня снова может являться во всей своей красе. Бывшей и неожиданной, обновлённой – во многом и благодаря тому, что прогрессистский, авангардистский, конструктивистский 20-й век слишком часто пытался забыть о ней.

Скоро из людей-роботов, носителей многих современных программ, постепенно, но неизбежно начнут вылупляться люди будущего.

Дайте им только время подрасти.

Таким образом, можно подытожить и предположить,

что не столько однообразие и ритм (жёсткий, вгоняющий в рамки, или сломленный),

не столько консервированные моменты пространства и времени или новомодные выкрутасы в виртуальном времени-пространстве

(порой отчаянные) –

сколько всегда (по-новому как и прежде) таинственная, самой музыкой выверенная, но в то же время схваченная автором какая-то очень личная, интимная даже интонация в стихотворении (ни в ком случае не в тексте – это для науки) плюс неизменный, до совершенства и простоты продуманный авторский же рифмовник и делают стихи (вечные стихи) собственно стихами и поэзией. Божественными и человеческими одновременно. Всегда существующими и никогда не повторимыми.

Не верлибр, не внешние (досадно-однообразные и мёртвые) признаки регулярного стиха, автоматически перенятые и насаждаемые несвободным внутренне адептом.

Поэтому стихи сильных авторов, заняв однажды свою нишу, никогда уже не устаревают. Это как созвездия или звёзды. И если где-то погасло, значит, где-то зажглось. Как бы времена ни менялись, человек снова и снова становится человеком. Человека как живой вид и воспроизводят подлинные стихи. Напротив, стихи слабые, консервативные только или новомодные, теряются среди множества себе же подобных – в анналах общей, всепоглощающей, ничего уже нам не говорящей, не выражающей и не сообщающей словесности.

Поэтому очень плохих стихов как бы вовсе и нет на свете, и все они – так или иначе – отсылают к стихам подлинным, как и люди. Это внушает нам культурно-исторический оптимизм.

И если поэт «не щадит для звуков жизни» (Пушкин), то непоэт (графоман) не щадит ни звуков, ни жизни, которая могла звуки оживить. Ни поэзии, ни читательского времени.

При этом непоэт всюду самоутверждается. Он очень активен, но лишь снаружи пространства и времени. В азарте он выпрыгивает из штанов (что, конечно, замечательно), но войти в доверие искушённого читателя у него не получается. И это, конечно, экологически неверно в отношении к поэзии, к изящной словесности.

Из науки такого давно бы прогнали.

3

Но это так, общее уже размышление, не касающееся нашей симпатичной подборки и её автора.

Алексей Кривошеев

Оазис

В далёкой бескрайней пустыне Сахаре

Верблюдов идёт караван.

Погонщики взмокли и сильно устали.

Спускается снова туман.

Вода в курдюках и провизия в сумках

Так быстро подходят к концу,

Но все продолжают шагать в тяжких муках,

Ведь путникам страх не к лицу.

Завидев вдали долгожданный оазис,

Торопится вскачь экипаж,

Но вдруг понимают: случился тут казус,

Оазисом был лишь мираж.

Пройдёт много дней и случится вдруг чудо –

Наткнутся они на родник,

Который как сладкое вкусное блюдо

В пустыне бескрайней возник.

И радостно им; наконец-то спасенье

Пришло так нежданно ко всем,

Которое вмиг принесёт исцеленье,

Лишит всех житейских проблем.

Ведь мы, словно путники в зное песчаном,

Так жаждем добра и любви.

И вечером поздним, и зорькою ранней

Мы шепчем кому-то: «Живи!»

Пусть зной и привычная в жизни усталость

Нас валят по-прежнему с ног,

Мы всё же найдём тот заветный оазис,

Не будет никто одинок.

Шоколад

Что наша жизнь? Да просто шоколад.

Он может быть как горьким, так и сладким,

А листья снова под ноги летят

И время наступает нам на пятки.

Что есть любовь? Забытое кино,

Что в детстве второпях недосмотрели.

Она пьянит, как терпкое вино

И голову закружит каруселью.

А что мечта – далёкий горизонт,

Которого стремишься ты достигнуть.

Под ливнем раскрывая старый зонт,

Песчаный дом пытаешься воздвигнуть.

Когда-нибудь ты всё-таки найдёшь

Того, с кем связан неразрывной ниткой

И, не скрывая трепетную дрожь,

Разломишь пополам большую плитку.

Старый пёс

Старый пёс лежит на остановке.

Сутки пробежав, устал, бродяга.

Нету в лапах той уже сноровки,

Но в глазах по-прежнему отвага.

Мимо равнодушными проходят

Пассажиры с ношею заплечной.

Смотрят молча, жалостливо вроде.

Так проходит время бесконечно.

Нет, не знал пёс сытости и ласки.

Вырос он на воле, как и братья.

На людей глядел он без опаски,

Научился быстро всё прощать им.

Зимним днём ютился на морозе.

Выбросят ковёр – пойдёт подстилка.

Кто-то добродушно кость подбросит,

Кто-то вмиг прогонит в гневе пылком.

Мог бы верным другом стать кому-то,

Только обернулась жизнь иначе.

Не нашёл в сердцах людских приюта

Добрый пёс. Не видно, как он плачет,

Всё мечтая об уютной будке,

О похлёбке сытной и хозяйке,

Что уйдёт работать лишь на сутки,

Но вернётся и погладит лайку.

Всё ему расскажет без утайки

И слегка потреплет нежно уши.

Ты ведь знаешь, добрая хозяйка:

Есть и у собак бродячих души,

Что тоскуют тихо под забором,

На прохожих глядя светлой грустью.

Знают, что конец уже так скоро,

Если же никто домой не пустит.

Много их, голодных и бездомных,

Но ведь нас, людей, намного больше.

Гладим мы овчарку у знакомых,

Беспризорным делаем всё горше.

Не тревожь бродягу под скамейкой,

Пусть он спит спокойно, отдыхает.

Мысли вьются непослушной змейкой.

Далеко нам, стало быть, до рая.

Деревня

Уехать летом хочется в деревню,

Пожить с природой месяц или два,

Где зеленеют кронами деревья

Да поутру росистая трава.

Там лес шумит листвою на рассвете

И петухи горланят во дворе.

С утра резвится беспокойный ветер,

Гоняя тучи на крутой горе.

За дальней чередою огородов

Свободный расстилается простор

Да плещутся мальки в озёрных водах,

Где ночью лягушачий слышен хор.

Вдыхая запах скошенного сена,

Пройду я через милые поля.

Сюда вернусь я летом непременно.

Зовёт меня родимая земля.

Ностальгия

Ворвалась в душу вихрем ностальгия

Осеннею порою невзначай

И мысли в голове уже другие,

И актуален из ромашки чай,

И вечерами, сидя у окошка,

Так хочется петь песни допоздна,

И рядышком мурлычет тихо кошка

С глазами, точно полная луна.

Ты вновь из шкафа, полного одежды,

Достанешь шарф и старое пальто,

И бодрости весёлой нет, как прежде,

Давленье опускается под сто.

И перед сном с потрёпанною книжкой

Лежишь под одеялом на софе

С душою деревенского мальчишки,

Что босиком несётся по траве.

Никто не позвонит, никто не спросит,

Откуда грусть взялась в твоей душе,

Когда нежданно подкрадётся осень

К балкону на последнем этаже.

Пианистка

Когда коснутся пальцы нежных клавиш,

Польётся звук мелодии старинной,

Ты только на мгновение представишь,

Любуясь нарисованной картиной,

Как травами играет лёгкий ветер

И шелестят задумчиво берёзы.

И кто же сможет на вопрос ответить:

Как счастье заставляет литься слёзы?

Поведает нам музыка былое,

Что скрылось за таинственным туманом,

Поделится удачей и бедою,

Что правдой было, скажет, что – обманом.

О счастье нам споёт, что близко-близко,

Да только мы его не замечаем.

Когда затронет душу пианистка,

Забудутся тревоги и печали.

Той музыке отдаться до предела

Со всею страстью – это так прекрасно!

И твой мирок привычный, чёрно-белый,

Вдруг превратится в гамму ярких красок.

Женщина-осень

Запылённый каталог листая,

Я найду среди сотен страниц,

Где помада для губ золотая,

Тушь для длинных красивых ресниц.

Пудру жёлтую приобрету я,

Яркий блеск, словно после дождя

И холодным обдам поцелуем,

Никого в мире не пощадя.

Платье красное в полдень одену,

Закружусь средь людской толчеи.

По асфальту бурлящею пеной

Буду гнать бесконечно ручьи.

Заколю в волосах лист кленовый,

Поутру что встречала земля.

Пусть увидит прохожий по новой

В серой мгле мой чарующий взгляд.

Трамвай

Едет трамвай по изогнутым рельсам

Без расписаний, маршрутов и рейсов.

В нём разномастные все пассажиры

Ждут остановку спокойно и мирно.

Мимо мелькают сады с облаками,

Рынки с привычными нам бутиками.

Встречным трамвай посигналит немного

И продолжается снова дорога.

Пробки трамвай проезжает спокойно

Сквозь времена, передряги и войны.

Думают: где же свернёт колея,

Все пассажиры от ,,а’’ и до ,,я’’.

Едет трамвай без кондуктора, сам.

Едет трамвай прямиком к небесам.

Рельсовый путь уже больше не виден.

Где остановка, скажи нам, водитель?

Лесной домик

Старый домик на опушке

Есть в лесу густом.

Тихо тикает кукушка

Там под потолком.

В этом домике сосновом

Вместе ты и я.

Проживает жизнью новой

Дружная семья.

Просыпаясь на рассвете,

По лесу идём.

Шелестит в дубравах ветер,

Зная обо всём.

Не страшны нам все лесные

Тропки и пути.

Все нам прелести земные

Хочется найти.

Не страшит нас и усталость,

Не страшна беда.

За пригорком показалась

Яркая звезда,

Что ведёт дорогой длинной

Нас через поля.

Засверкает в небе синем

Алая заря

И с рассветом мы вернёмся

В наш родимый дом,

Чаю крепкого напьёмся,

Говоря о том,

Что на всём огромном свете

Нет счастливей нас

И о том поёт нам ветер

В предрассветный час.

Женская лирика

Лирика женская очень нежна,

Слабость сплетает с могучею силой.

Строчки бегут, как ручьями весна,

Гордо, стремительно и очень мило.

Нет в ней ни капли ни фальши, ни лжи,

Острая боль, точно пламя, пылает.

В ней закипает горячая жизнь,

Верной любви бескорыстно желая.

Сотни дорог воедино сошлись,

Чтобы найти ту бесценную правду,

Что заполняет в линеечку лист,

В честную битву вступая на равных.

Яростно борются зло и добро,

Чтоб отстоять то желанное счастье,

Где есть тепло, пониманье и кров,

Сердце порой разрывая на части.

Едут трамваи, гудят поезда,

Звонко зовёт за собою дорога.

Лечат стихи, как живая вода,

Снова заставив поверить нас в Бога.

И расцветают под солнцем поля

Летней травою ярко-салатовой.

Снова подарит нам чудо-земля

Верных Цветаевых, нежных Ахматовых.

Когда прорывает стихами

Когда прорывает стихами

И песнями сердце насквозь,

С души обрывается камень,

Как ягод осенняя гроздь.

Тоска и печаль неуместны,

Покой создаётся внутри.

Все тайные мысли мы честно,

Оставшись с собой, говорим.

Что радость нам в жизни приносит

И что заставляет грустить,

Что листьями шепчет нам осень

На долгом тернистом пути,

Какие надежды и страхи

С собою мы в сердце несём.

Съедая солёный арахис,

Мы истину горькую пьём,

Пьём жизни нектар повседневный

От радостных добрых вестей,

Улыбкой встречаем душевно

Родных и любимых гостей.

Сидим в одиночестве молча,

На небо глядим из окна,

А сердце по-прежнему хочет,

Чтоб в мире настала весна,

Чтоб тронулся лёд на озерах,

Повеяло чтобы теплом,

Чтоб тихий за окнами шорох

С утра разбудил спящий дом,

Исчезла боязнь и усталость,

Весёлому дню уступив.

Пусть боль позади лишь осталась.

Немножко ещё потерпи.

Запах детства

А детство пахнет мёдом и ромашкой,

Недавно испечённым пирогом

Да сшитой мамой новенькой рубашкой,

В которой по лугам шёл босиком.

А детство пахнет ёлкой новогодней,

Что украшал шарами вечерком.

Ты чувствовал себя в сто раз свободней,

Где было всё понятно и легко.

А детство пахнет чуть потёртой книгой,

Которую прочитывал взахлёб.

Казалось лето долгожданным мигом,

Запутавшимся в лабиринте троп.

Когда тревожно на душе и шатко

И больше ничему уже не рад,

Берусь я за чернила и тетрадку,

Вдыхаю детства терпкий аромат.

Переменки

Ворвался свежий ветерок

В мой домик двухэтажный.

Взметнул волос упрямый клок

И ворох снёс бумажный.

Прошёлся вдоль веранды он,

Помчался вскачь по саду,

Запел с грозою в унисон

Под звонкий грохот града.

Сорвал с верёвки простыню,

Сорвал черешни ветки

И крикнул лихо: ,,Догоню!’’

Грозе, своей соседке.

Сижу под стражей белых стен,

Жую сухие гренки.

Я думал – ветер перемен,

А это – переменки.

Ночь

Ночь надвигается чёрною кошкой,

Тихо крадучись в кустах.

Снова машины шуршат за окошком,

Фарами светят впотьмах.

Дремлет наш город, окутанный тьмою,

Будто бы сторож седой.

Улицы замерли за тишиною

И воцарился покой.

Спят все деревья, овеяны мраком,

Дети ложатся в кровать.

Где-то за домом залает собака

И умолкает… Спать.

Сносят старые дома

Сносят старые дома в тихом переулке.

Новостроек этажи здесь взовьются ввысь,

Где ходили мы с тобой летом на прогулку

По заросшему двору. Вот такая жизнь!

Мы играли на крыльце «древней» двухэтажки,

Где звучали из окна музыка и смех,

А зимою на санях лихо и бесстрашно

Прямо с горки ледяной мчались дальше всех.

На ночь окна затворив ставнями резными,

Спали мы под шум дождя да под пенье птиц.

Эти годы навсегда стали золотыми.

Не забыть уж никогда нам знакомых лиц.

Подготовил Алексей Кривошеев