Ломоносов без купюр

Такая суровость, по-видимому, была вызвана слишком большим успехом вольнодумных, антицерковных сочинений Ломоносова, что свидетельствовало о заметном ослаблении авторитета церкви в народе. Архимандрит Д. Сеченов, духовник императрицы Елизаветы Петровны, был серьезно встревожен падением веры, ослаблением интереса к церкви и религии в русском обществе. Характерно, что именно архимандрит Сеченов в своем пасквиле на Ломоносова требовал сожжения ученого вместе со всеми его книгами. Государственная комиссия заявила, что Ломоносов “за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки как по отношению к академии, так и к комиссии, и к немецкой земле подлежит смертной казни”», – пишет исследователь Валерий Жиглов.

В XVIII веке, укрепляя свою власть, правительство прикрывалось модным в то время лозунгом «просвещения». Но к просвещению правительство и духовное ведомство продолжали относиться с крайней враждебностью, подвергая гонениям прогрессивных мыслителей и ученых. Уже в начале XVIII века авторов и распространителей сочинений против церкви предлагалось допросить с «очисткой» и прислать в Синод с расспросными речами. Даже Академия наук не была свободна от бдительного контроля представителей церкви. Они проверяли ее издания, выискивая в них места «сумнительные и противные христианским законам, правительству и добронравию». По их настоянию в 1743 году был изъят изданный Академией наук астрономический календарь, в котором духовные цензоры умудрились найти сведения о планетах, «к соблазну народному склонные». Они возражали также против предпринятого Академией наук издания русских летописей – этого ценнейшего источника для изучения русской истории. По отзывам духовных цензоров, в летописях содержится «много лжи явственные».

Ненависть Синода и духовенства вызвал и великий русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов, исследования которого подрывали основы религии. Ломоносов отвергал церковное учение о неизменности природы и создании ее богом. «Напрасно думают, – писал он, – что все, как видим, сначала творцом создано. Таковые рассуждения весьма вредны приращению наук. Легко быть философом, выучив три слова: бог так сотворил, – и сие дая в ответ вместо всех причин». Ломоносов высмеивал тупость и невежество духовенства, выступавшего против науки. В 1740 году по инициативе Ломоносова была издана книга французского ученого, академика Фонтенеля «Разговор о множестве миров», в которой в популярной форме излагались научные данные астрономии, шедшие вразрез с религиозными мифами о создании мира. Синод признал книгу Фонтенеля «противной вере и нравственности»; книгу изъяли и уничтожили. Раздраженный выступлениями Ломоносова против религии и церкви, Синод хотел помешать его научной деятельности. Он требовал, чтобы произведения Ломоносова были сожжены, а сам Ломоносов был отослан в Синод «для увещания и исправления».

Впрочем, нападки не запугали Ломоносова, он продолжал настаивать на свободе научных исследований, требовал, чтобы духовенство «не привязывалось» к науке и не ругало ученых в своих проповедях.

Историк Николай Ходоковский отмечает, что Ломоносову приходилось вести борьбу на два фронта, еще и с довольно влиятельной группировкой иностранных ученых, занимавших в русской Академии важные посты. Выступая против искажения русской истории, он подверг резкой критике диссертацию Герарда Миллера «О происхождении имени и народа российского», дал уничтожающую оценку трудам Зигфрида Байера, в которой тот отстаивал норманнскую теорию возникновения Российского государства. Ходоковский пишет:

«Ломоносова поддержали многие русские ученые. Член Академии А. К. Мартов подал в Сенат жалобу на засилие иностранцев в русской Академии. Ее подписали И. Горлицкий, Д. Греков, П. Шишкарев, В. Носов, А. Поляков, М. Коврин и другие.

Сенат создал комиссию для расследования во главе с князем Юсуповым. Комиссия посчитала выступление русских ученых “бунтом черни” против начальства. Решение было ужасным: Горлицкого казнить, Грекова, Полякова и Носова сослать в Сибирь, Шишкарева и других оставить под арестом до решения дела будущим президентом Академии.

Комиссия заявила, что Ломоносов “за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки как по отношению к Академии, так и к комиссии, и к немецкой земле подлежит смертной казни, или, в крайнем случае, наказанию плетьми и лишению прав и состояний”. Почти семь месяцев Ломоносов просидел под арестом в ожидании утверждения приговора… Указом Елизаветы он был признан виновным, однако от наказания “освобожден”. Ему вдвое уменьшили жалованье, и он должен был “за учиненные им предерзости” просить прощения у профессоров… Миллер составил издевательское “покаяние”, которое Ломоносов обязан был публично произнести и подписать… Это был первый и последний случай, когда Ломоносов вынужден был “отказаться” от своих взглядов» (цитируется по: М. Белявский «М. В. Ломоносов и основание Московского университета (1755–1955)». – М., 1955).

Немецкие профессора добивались удаления Ломоносова и его сторонников из Академии. В 1963 году по доносу Тауберга, Миллера, Штелина, Эпинуса и других Екатерина все же уволила Ломоносова из Академии, но вскоре указ об его отставке был отменен.

После смерти Ломоносова, на следующий же день, библиотека и все бумаги Ломоносова были по приказу Екатерины опечатаны графом Орловым, перевезены в его дворец и исчезли бесследно.

Увы, многие как-то забыли, что 8 (19) ноября этого года исполняется 300 лет со дня рождения, пожалуй, самого великого русского человека Михаила Ломоносова. При жизни он сполна испытал как и ненадежную любовь, так и ненависть тогдашнего царского режима, возлюбившего напыщенных иноземцев больше, чем Россию. Да вот и сегодня особой любви к Михаилу Ломоносову со стороны власти не наблюдается. В день 300-летнего юбилея ученого единственный канал на телевидении («Россия-1») показал документальный фильм «Михайло Ломоносов. Десять новелл из жизни гения».

О трагическом эпизоде из жизни великого гражданина России, о смысле его предназначения для истории государства – стихотворение настоящего русского поэта, нашего современника Михаила Анищенко, которое он специально прислал для публикации в нашей газете.

Ломоносов в тюрьме

Порешили предать Ломоносова казни.

Под надрывно-ликующий крик воронья

Он шагает в тюрьму через лужи боязни,

Через гиблые топи чужого вранья.

Пролетают шрапнелью часы и мгновенья.

Напоследок – решетка, сухарь и вода.

За любовь, за талант, за огонь вдохновенья

Убивают поэтов в России всегда.

За великие строки, за россыпи вещих

Откровений, увы, неподвластных уму,

Венценосный приказ получает тюремщик…

«Я велю заключить шарлатана в тюрьму!»

Кружат бесы во тьме голубую планету.

По сакральным скелетам славянских мостов

Он шагает в тюрьму через Стикс, через Лету,

Через морок и ложь православных крестов.

Он бросает под нары парик с завитками,

Словно бездна, во тьму выдыхает туман,

И раздумья его, наравне с облаками,

Пролетают над тьмой завороженных стран.

На изломе времен, и в бессоннице хрусткой,

В леденящих ужимках державной норы

Зрит Михайло уже откровенья этрусков

И славянскую вязь на стенах Бухары.

В равелине темно. И Михайло до хруста

Тянет руки во тьму отреченных дорог;

И приходит к нему золотой Заратустра,

И внимает ему огнеликий Сварог.

Перед ним и за ним – лабиринты тиранства,

Где поставлена жизнь, словно крест на зеро.

Но темница его не вмещает пространства,

Где рассыпаны звезды, как в поле зерно.

Он бормочет стихи, то пылает, то гаснет,

Пропадает во тьме незаконченных строф;

И господ материт, предназначенный казни,

Исполин, небожитель, мужик, философ.

Он зевает, кряхтит, трет усталые вежды,

Засыпая, на выручку Катьку зовет…

А у самой тюрьмы – через море надежды

Деревянный кораблик на север плывет.

Там, по курсу, в тумане Архангельск маячит,

Торжествуют ветра, паруса закусив…

Он стоит на корме, и смеется, и плачет,

Словно узник, сбежавший из крепости Иф.

По кораблику бьют петербургские пушки,

Но Михайло плывет через белый затон,

Чтобы снова увидеть родные избушки,

Чтоб упасть и уснуть под отцовским пальто.

Но кончается сон, как любая нелепость,

Обрываясь, как птица, убитая влет…

И уже за окном просыпается крепость,

И сосновое солнце, как плаха, встает.

Ах, Михайло, Михайло! Смешны упованья

На уснувшего Бога, на мертвых царей…

И ликующий Миллер плывет, как пиранья,

В океане немереной славы твоей.

Дышит царский престол крепостною геенной,

Каждый день ожиданья длиннее недель…

И дрожат по ночам, подавившись вселенной,

Петербург и Москва, и тюрьма-цитадель.

Ах, Михайло, Михайло! Терновые лавры!

Не пройдет по России ни ропот, ни плач.

Скоро грянут во тьме золотые литавры,

Все, что нужно тебе, приготовит палач.

Он свивает петлю, мылом мажет волокна,

Что-то грустное детям поет дотемна;

И лакеи с утра моют грязные окна,

Чтобы казнью дворцы упились допьяна.

Над Россией дрожат паутины и сети.

И, сырые молитвы твердя невпопад,

Входит в камеру поп, как предвестие смерти,

Обещая поэту проклятье и ад.

Ах, Михайло, Михайло! Кончается воздух.

Ты стоишь у решетки, тоску затая.

И стоит за окном, без души и без мозга,

Без любви и надежды, Россия твоя…