Мое ТМУ. Часть тридцать первая

Практику мы проходили в разных местах: в Эстонском Пароходстве, в ЭРЭБ, на Чёрном море. Многие ходили в загранку. Побывали ребята в Швеции, Дании, Голландии, Франции, Финляндии, Германии, в странах арабского Востока.

У всех была масса впечатлений, на переменах и в личное время рассказывали друг другу о своих приключениях.

Некоторые в наших портах впервые сходили к женщинам, кое-кому после этого пришлось срочно обращаться к медикам. Лёша К. умудрился нахвататься дряни просто с матраса, на котором спал в каюте. Над ним посмеивались, но и сочувствовали: уж лучше бы от дамы.

Кто-то рассказал анекдот о парне, у которого случилась такая же беда. Друзья посоветовали ему купить в аптеке полетани. Сказано – сделано. Пришёл в аптеку:

– Девушка, дайте мне полетани.

– На сколько вам? – спросила аптекарша, имея в виду сумму, на которую он хочет набрать лекарства.

– На сколько, – задумался парень, почёсывая зудящую часть тела, – штук так на двести.

Другой наш парень, отличавшийся солидными размерами мужского достоинства, рассказал, как он, придя из Ирака в Одессу, увидел в парке Шевченко молоденькую девчушку с томиком стихов в руках. Обычно очень скромный, он все же решился подсесть к ней и познакомиться. Девушка благосклонно приняла его ухаживания. Кончилось тем, что пошли к ней домой. А утром, когда счастливый парень стал прощаться, она назвала сумму, которая с него причитается. У парня таких денег с собой не оказалось. Узнав об этом, милая до того девушка, превратилась в мегеру. Стала кричать, что сейчас позовёт соседских ребят, они с ним разберутся. И вообще, если нет денег, нечего подходить к девушкам. И откуда он такой взялся, все моряки знают, сколько все это стоит. Бедный парень выгреб все из карманов, снял с руки часы и рванул на судно. Ему говорили:

– Где ты такую бабу снял. Учитывая твои особенности, она должна была тебе ещё приплатить, а не требовать с тебя денег, да ещё таких.

Хохм всевозможных было множество, рассказы часто сопровождались громким смехом. Поведал нам свою горестную историю и Вик Прибавкин.

Приехав в родную деревню, он пошёл в клуб на танцы. За два года его успели подзабыть и, подросшая мелкота, как принято у них в деревне, сразу же набила ему морду. Оскорблённый в лучших чувствах, Вик пошёл к участковому, тот попросил предъявить документы. Поскольку Вик поехал домой прямо с практики, из документов у него была только мореходка. Впервые в жизни увидев паспорт моряка загранплавания, участковый вскочил, отдал Вику честь и сказал, чтобы он не беспокоился, все будет улажено. Вскоре из района примчалась машина с милиционерами, Виковых обидчиков повязали и увезли в неизвестном направлении.

Теперь к Вику толпой повалили родители арестованных. Согласно все тем же местным обычаям, они несли самогон, сало и яйца, прося взамен походатайствовать об освобождении их чад.

Пришлось Вику, заклеив синяки пластырем, ехать в район. Весь самогон, сало и яйца менты вытянули с Вика за освобождение его обидчиков. Парни вышли на свободу, а Вик остался только при своих фингалах. Рассказывал он нам все это с возмущённым видом, а то, что букву "ч" Вик произносил как "чш", придавало рассказу особый колорит. Закончил своё повествование он так:

– Я счшитаю это мэлочшностью со стороны милиции.

Кстати, когда мы в начале второго курса стали заполнять анкеты на визы, Вик заявил, что нисколько не расстроится, если ему не откроют визу. На вопрос – почему? – он ответил, что очень не любит капиталистов, и у него нет никакого желания встречаться с ними. Естественно, визу Вику окрыли в числе первых.

Кстати, по идее, в группе должен был быть стукач от "компетентных органов". Все-таки нас готовили для загранки, таких людей "органы" без опеки не оставляли. Потом я думал, кто бы это мог быть. Скорее всего, он не был из тех, кто поступил сразу после десятого класса. Стараясь рассуждать логично, я все же вычислил двоих-троих, из которых один мог бы им быть. Но я могу и ошибаться. Ни на кого из наших ребят не хочу думать. Да и не так уж это важно теперь. Во всяком случае, визу из нашей группы не открыли только мне, я точно знал почему, и никого в этом обвинять не мог. Так что если и был такой, вреда он никому не нанёс.

Правда, вспомнился эпизод, который заставляет задуматься. Помню, один наш парень познакомился с молоденькой медсестрой. Через какое-то время он стал нам показывать ампулу, которую эта дурёха ему дала.

Надо сказать, в то время наркомания в СССР практически отсутствовала. Я имею в виду тяжёлые наркотики, о синтетических наркотиках уж и не говорю. Легкие наркотики были широко распространены на Кавказе и в Средней Азии, но на остальной территории они хождения не имели.

Я слышал, что были наркоманы среди бывших участников войны. В основном, среди танкистов и лётчиков, которые получали в бою тяжёлые ожоги. Они испытывали ужасные боли, и в качестве обезболивающего в госпиталях в те годы применяли эти ампулы, которые жалостливые медсестры часто давали им бесконтрольно. Некоторые в результате становились наркоманами. Но таких всё же были единицы.

Поэтому парень как бы бравировал, демонстрируя нам ампулу, это было что-то экзотическое и, конечно, запретное. Это стало известно нашим отцам-командирам. Парня таскали к Симоненко, ампулу отобрали, выясняли, откуда она у него. Потом Утёнок провел собрание нашей группы, говорил о вреде наркотиков и интересовался, не видел ли кто-нибудь из нас, чтобы он втихаря делал себе укол. Естественно, все понимали, что это полная ерунда. Наверху у нас были не дураки, поняли, в конце концов, что это была просто мальчишеская бравада.

Для парня это осталось без последствий. Но вот, откуда об этом стало известно нашему начальству?

Теперь мы были третьекурсниками, выпускниками. У нас уже было чёткое представление о будущей профессии, мы в некоторой степени успели "оморячиться". За два года мы хорошо узнали преподавателей и офицеров, узнали и они нас. В основном, взаимоотношения были очень хорошими.

Училище стало для нас как бы вторым домом, а коллектив – второй семьёй. Этим я не хочу сказать, что мы ходили и не могли нарадоваться друг на друга.

Все было не так просто. Не зря я вставил слово "как бы". В 1957 году мы, собравшись вместе, тридцать два парня, в основном, не знакомые друг с другом, приглядывались, инстинктивно пытаясь понять "кто есть кто".

Во всяком коллективе со временем устанавливается иерархия, которая и является стержнем, на котором держится этот коллектив.

У ребят лет восьми – пятнадцати иерархия устанавливается при помощи кулаков, во взрослом коллективе определяющими являются интеллектуальные и моральные факторы личности.

Мы были уже не детьми, но и не совсем ещё дозрели до взрослых. Тем не менее, драк, даже на начальном периоде, я не припоминаю. Когда возникала критическая ситуация, вмешивались окружающие, не допуская до крайности. Иногда ситуацию изменяла одна фраза.

Был у нас на первом курсе Жора Орлов, невысокий, щуплый паренёк. Он уже отслужил в армии, был "сорокотом", к таким в группе относились более уважительно, чем к бывшим десятиклассникам, хотя для старшекурсников, все мы, невзирая на возраст, были тогда салагами.

Помню, когда мы были на третьем курсе, в училище поступили двое мужчин. Им было за тридцать, в училище же принимали до тридцати лет, им пришлось писать рапорт на имя министра Морского флота, чтобы получить разрешение на поступление. В своё время они кончили ШМО, потом какие-то курсы повышения квалификации и плавали в Пароходстве уже механиками. Но, понимая, что курсов этих в дальнейшем будет недостаточно, решили закончить училище.

У одного из них до училища плавал мотористом наш Лешка Клыков. Этот парень заглядывал иногда к нам в группу поболтать. Как-то рассказал, что когда получили форму, он что-то не так одел. К нему подошёл второкурсник, поправил и сказал:

– Эх, ты, салага.

Парень смеялся:

– Я отплавал более десяти лет, где только не побывал, плавал механиком, а какой-то пацан, который ещё и моря-то не видел, называет меня салагой. Но что поделаешь, он второкурсник, а я только что поступил в училище.

– Уйди, я отчаянный, я на Волге родился!

Все вокруг рассмеялись, инцидент был исчерпан, а Орлова с тех пор стали называть "отчаянный Орлов". Летом 1959 года Орлов по семейным обстоятельствам покинул училище.

Постепенно в группе сложился костяк из наиболее эрудированных, начитанных ребят. Но высоко ценились и товарищеские качества, независимость при общении с отцами-командирами, смелость. Тут одним из лидеров был Витька Сергеев.

В эстонской же группе драки бывали, но не из-за слишком горячей крови, текущей в жилах эстонских парней. Был там некий Генка Метс, который при малейшем конфликте пускал в ход кулаки. Естественно, в ответ тоже получал.

Утёнок боролся с драками своеобразно: он всю группу лишал увольнений на ближайшие выходные. Как-то при одной из встреч с родителями курсантов, на которые приходили и жены, а в эстонской группе почему-то было довольно много женатых ребят, жены высказали Утёнку претензии, почему он так редко отпускает домой их мужей.

Утёнок подвёл их к дверям класса и, указывая на Генку, произнёс:

– Во всем виноват вон тот чёрный, который дерётся.

Действительно, Генка был смуглокожим брюнетом, у него даже была кликуха "Гондурасец". После этого к нему так и обращались:

– Ну, чёрный, который дерётся...