Размышления о жизни и творчестве Ивана Бунина. Часть шестнадцатая

Последний раз встретились они в 1936 году в Париже (выше в статье об этом уже писали), и вот как об этом пишет сам Бунин: «… В последний раз я случайно встретился с ним в ноябре 1936 г., в Париже. Я сидел однажды вечером в большом людном кофе, он тоже оказался в нем, – зачем-то приехал в Париж, где не был со времени отъезда своего сперва в Берлин, потом в Москву, – издалека увидал меня и прислал мне с гарсоном клочок бумажки: «Иван, я здесь, хочешь видеть меня? А. Толстой». Я встал и пошел в ту сторону, которую указал мне гарсон. Он тоже уже шел навстречу мне и, как только мы сошлись, тотчас закрякал своим столь знакомым мне смешком и забормотал: «Можно тебя поцеловать? Не боишься большевика?» – спросил он, вполне откровенно насмехаясь над своим большевизмом, и с такой же откровенностью, той же скороговоркой и продолжал разговор еще на ходу:
– Страшно рад видеть тебя и спешу тебе сказать, до каких же пор ты будешь тут сидеть, дожидаясь нищей старости? В Москве тебя с колоколами бы встретили, ты представить себе не можешь, как тебя любят, как тебя читают в России…

Я перебил, шутя:

– Как же это с колоколами, ведь они у вас запрещены.

Он забормотал сердито, но с горячей сердечностью:

– Не придирайся, пожалуйста, к словам. Ты и представить себе не можешь, как бы ты жил, ты знаешь, как я, например, живу? У меня целое поместье в Царском Селе, у меня три автомобиля… У меня такой набор драгоценных английских трубок, каких у самого английского короля нету… Ты что ж, воображаешь, что тебе, на сто лет хватит твоей нобелевской премии? Я поспешил переменить разговор, посидел с ним недолго, – меня ждали те, с кем я пришел в кафе, – он сказал, что завтра летит в Лондон, но позвонит мне утром, чтобы условиться о новой встрече, и не позвонил, – «в суматохе!» – и вышла эта встреча нашей последней. Во многом он был уже не тот, что прежде: вся его крупная фигура похудела, волосы поредели, большия роговыя очки заменили пенснэ, пить ему было уже нельзя, запрещено докторами, выпили мы с ним, сидя за его столиком, только по одному фужеру шампанского…»

Когда в 1937 году в СССР уехал А.И. Куприн и там умер, Бунин пережил это по-своему – в воспоминаниях.

После начала Второй мировой войны, и когда вскоре немцы оккупировали Францию и стали там хозяйничать, стало совсем тяжело, и он попросил Зурова отправить открытку Алексею Толстому. Алексей Николаевич откликнулся и написал Сталину. (Выше в статье это уже писали.)

«17 июня 1941 г.

Дорогой Иосиф Виссарионович, я получил открытку от писателя Ивана Алексеевича Бунина, из неоккупированной Франции. Он пишет, что положение его ужасно, он голодает и просит помощи. Неделей позже писатель Телешов также получил от него открытку, где Бунин говорит уже прямо: «Хочу домой».

Мастерство Бунина для нашей литературы чрезвычайно важный пример – как нужно обращаться с русским языком, как нужно видеть предмет и пластически изображать его. Мы учимся у него мастерству слова, образности и реализму.
Бунину сейчас около семидесяти лет, он еще полон сил, написал новую книгу рассказов. Насколько мне известно, в эмиграции он не занимался активной антисоветской политикой. Он держался особняком, в особенности после того, как получил Нобелевскую премию. В 1937 году я встретил его в Париже, он тогда же говорил, что его искусство здесь никому не нужно, его не читают, его книги расходятся в десятках экземпляров.

Дорогой Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с важным вопросом, волнующим многих советских писателей, – мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на Родину?

Если такую надежду подать ему будет нельзя, то не могло бы Советское правительство через наше посольство оказать ему материальную помощь. Книги Бунина не раз переиздавались Гослитиздатом.
С глубоким уважением и с любовью Алексей Толстой».

Но на дворе было 18 июня 1941 года и началась Великая Отечественная война.

Самое поразительное – просьба эта не была забыта Сталиным: сразу же после войны вопрос о возвращении Бунина встал вновь. И, конечно, по инициативе самого Иосифа Виссарионовича.

Осенью 1945 года Бунин был приглашён в Париже в советское посольство послом А.Е. Богомоловым, который в неофициальной беседе с Иваном Алексеевичем спросил, не предполагает ли он вернуться в СССР. Позицию писателя посол оценил как «неустойчивую». 14 июня 1946 года советское правительство издало «Указ о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство».

А в 1946 году советская делегация приехала в Париж специально для того, чтобы дать разъяснения относительно Указа правительства о возвращении русских эмигрантов на родину. Они много общались с Константином Симоновым, что позже он опишет в своих воспоминаниях.

21 июля Бунин присутствовал на собрании, посвящённом разъяснению Указа. После доклада посла с чтением своих военных стихотворений выступил К.М. Симонов. Когда он читал стихотворение «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…», зал замер, некоторые слушали со слезами на глазах. После собрания Симонов подошёл к Бунину познакомиться с ним. В воспоминаниях Константин Михайлович писал: «Я относился к Бунину как очень хорошему писателю и как к человеку, занявшему во время войны достойную патриотическую позицию… Словом, мне хотелось, чтобы Бунин вернулся домой». Это было не только желание Симонова, но и задание сверху – уговорить Бунина вернуться. Тогда Симонов, по его словам, встречался с Иваном Алексеевичем «пять или шесть раз»: в кафе и в квартире Буниных.

Сидя с гостем в ресторане «Лаперуз», Иван Алексеевич размышлял именно об этом:
«– Поздно, поздно... Я уже стар, и друзей никого в живых не осталось. Из близких остался один Телешов... Боюсь почувствовать себя в пустыне... А заводить новых друзей в этом возрасте поздно. Лучше уж я буду думать обо всех вас, о России – издали...» Было у него желание – он и об этом думал – просто «поехать, посмотреть, побывать в знакомых местах, но его смущает возраст...»

В беседах с Буниным Симонов почувствовал его мучительные колебания в решении вернуться. Это было связано с преклонным возрастом писателя, его нежеланием утратить свою художническую независимость и неспособность пойти на компромиссы в угоду существующему в советской России режиму. Симонов писал о Бунине в воспоминаниях: «Тогда, в сорок шестом году, после своего вызывающего поведения по отношению к немцам он считал себя вправе и вернуться и не возвращаться, считал, что он может взять и может не брать советский паспорт, что он всё равно чист перед Россией. В нём явно было это самоощущение гордости и чистоты». И еще Симонов вспоминал: «Перед моим отъездом в Москву Бунин просил уладить кое-какие дела его с «Гослитиздатом». Настроение у него держалось в основном прежнее. До меня доходило, что Алданов сильно накручивал его против большевиков, но старик все-таки не уклонялся от разговора, видно, оставалось чувство недосказанного. А когда я воротился в Москву, как раз взяли в оборот Зощенко с Ахматовой, так что Бунин отпал сам собой...

Да, постановление ЦК КПСС, вышедшее в августе 1946 года, по инициативе Жданова, навлекшие на Ахматову, Зощенко и других писателей серьезные нарекания, окончательно утвердили И.А. Бунина в желании не возвращаться в Россию.