Мистическая селёдочница Максима Амелина

В полдень, 12 августа 2022 года состоялось выступление поэта, редактора и издателя Максима Амелина в Арт-квадрате, организованное Марией Базалеевой из Ассоциации писателей и издателей (АСПИ). Была жара, народу было немного. Пришли поэты Уфы, они же зрители – Алексей Чугунов, Лена Луновская, Галарина, Гольд и Юрий Татаренко из Новосибирска, кажется, окончательно переселившийся в Уфу. А также неопознанные две девушки и юноша. Максима Амелина мне рекомендовали как позитивного и интересного автора и человека. Что ж, он оправдал данные рекомендации.

В начале разговора он поделился впечатлениями о поездке в пионерский лагерь. Где он читал детям странные стихи, а они забросали вопросами и не хотели его отпускать. Базалеева свидетельствовала, что так и было. Первым стихотворением Максим для нас прочел про «циклопов язык» – оно было настолько пронизано звукописью, вкусное такое, игровое. И прочитал так выразительно, так сочно перекатывая звуки. И стало понятно, за что с таким интересом ухватились дети в амелинской поэзии.

Чтение стихов перемежалось рассказами о путях их создания, о путях опыта жизненного и поэтического. Оказалось, что Амелин из Курска. А там есть Брежневские пруды, возле деревни в которой родился Леонид Ильич Брежнев. Там даже когда-то дорогу построили, надеясь, что генсек заглянет как-нибудь. Так вот, прозвучала предивная история про прихотливых карасей, живущих в этих Брежневских прудах. В одном пруду караси-ловеласы – клюют только на приманку, помазанную женской помадой. А в другом караси-бруталы – клюют только на приманку, пахнущую самым вонючим первачом-самогоном. И в крайней избе живет бабка, которая этот самогон продаёт.

А еще Хрущев, тоже из Курской области. И Руцкой там был губернатором – перепахал весь город, от которого после войны осталась половина. А после Руцкого и этой половины не осталось, он всё снёс и ничего не построил, ибо там плывущие холмы, как верблюжьи горбы, и на них высотного строить ничего нельзя. Все эти дивные солнечные байки перемежались стихотворениями. Максим Амелин умудряется высокопарную архаику сделать не пафосной, все эти культурные залежи разных хронопотоков у него сдобрены, прослоены какой-то добродушной рефлексией, приближающей эти сложные слова и далекие миры античности ли, древней Индии ли, к нам, «потребителям одноразовой посуды». Все эти размышления, что о сатире Силене и его скульптуре с отбитым фрагментом, что о средневековом переписчике овеяны иронией и юмором. Даже перевод из Ригведы про «кодекс цеха поэтов» полон внутреннего тепла «эвона как оно подобает себя вести поэтам».

Чудесна и парадоксальна оказалось его лирика о Петербурге, он написал о нём в отрицательном ключе, однако вошел в антологию стихов о городе на Неве.

*  *  *

Мне в Петербурге холодно, – прости:

блестят надгробья буквами златыми

над мертвыми, рожденными расти,

впивая чай, настоянный на дыме.

Отдай меня, Петрополь, не лепи, –

мое, как видишь, сердце не из воска:

пускай Невой закатная известка

плывет меж теплоходов на цепи.

Мне в Петербурге тесно, – бьют часы,

а в это время по хребту проспекта

гуляют уши парами, носы

и языки – сродни бесполым некто.

Оставь меня, Петрополь, – я не друг

и я, увы, не враг твоей свободы:

пускай иерихонские заводы

твои трубят для плюшевых старух.

Мне в Петербурге страшно, – не успеть

на похороны Солнца даже нищим:

и день увял, и почернела медь

коня над ископыченным кладбищем.

Убей меня, Петрополь, – я ни сват

тебе, ни брат, и не крестить детей нам:

пускай твоей отравленным портвейном

весны нальется кто-нибудь, кто свят.

Мне душно в Петербурге, – со звездой

звезда не разговаривает, – обе

безмолвны на воде и над водой,

но мне не спится в каменной утробе.

Пусти меня, Петрополь, не тяни, –

моя душа с твоей, увы, в раздоре:

пускай горят и предвещают горе

другим твои прогорклые огни.

Даже подумалось, что об Уфе он, наверное, если напишет – напишет «в Уфе мне было жутко жарко, я как жаркое подгорал на солнцепеке Арт-квадрата…»

Максим сказал, что о любви он почти не пишет, когда его попросили почитать стихи о любви. И прочел совершенно чудесное стихотворение:

*  *  *

Рассказывай, рассказывай, храня неопасения

по поводу, по проводу про все, что ни: про то,

что нынче дождь и ветрено, что непогодь осеннюю

твое демисезонное не вынесет пальто.

Про то, как размечталась ты проплыть в кленовом платьице,

про то, как все посредственно во вторник и в четверг,

что дни шарами серыми, сбивая с толку, катятся,

и прятаться приходится от них то вниз, то вверх.

Про то, что математика скучнее плитки газовой,

что нет необходимости, и завтра все равно,

что будет, лишь до праздника (рассказывай-рассказывай!)

дожить, как до пришествия, что суждено, что но...

Про то, что мир меняется скорей, чем имя новое

ему найти успела ты, про то, как на столе

печально чашки замерли, что слякоть октябревая

и снова дождь и ветрено на тамошней земле.

Про то, что мухи бесятся и сильно приставучие,

про то, каких на улице обглоданных котов

сегодня ты увидела, – о каждом чтожном случае

рассказывай, рассказывай, – я выслушать готов.

Ещё он умеет писать мистические стихи, которые сбываются – и нам прочитано стихотворение «Селедочница», которое было посвящено фамильной семейной реликвии, прошедшей с родом Амелиных весь трудный 20-й век и разбившейся. Так вот, вследствие этого печального завершения судьбы старожила серванта, Максим написал стих и через некоторое время его прочел в Казани. Потом зашел в соседнее здание, где был магазин «букинист и антиквариат» и узрел там точно такую же селедочницу – параллелограмм со скруглёнными углами из кузнецовского сервиза. Вот так она мистически к нему вернулась – репликой, в память о подлиннике.

*  *  *

Я корю себя, – над собственной виной

сокрушаться мне отныне навсегда:

ты ушла, как говорится, в мир иной,

обречённая исчезнуть без следа.

Верой-правдой отслуживши сотню лет,

в одночасье раскололась пополам, –

нет, любимая селёдочница, нет,

закругляющийся параллелограмм!

Я не дам тебе в безвестности пропасть:

ты была незаменимая стола

повседневного и праздничного часть,

может быть, не хорошела, но цвела.

Революция, гражданская и две

мировых, советской власти кривь и кось,

девяностые и дальше – голове

не вместить, что претерпеть тебе пришлось.

Уж прости, и я, солёную любя

с луком, с маслицем, привычная к ножу,

то горячего копчения в тебя,

то холодного, бывало, положу.

Из огромного сервиза ты одна

оставалась, бесконечно становясь, –

как же мог я не сберечь сквозь времена

память предков и живую с ними связь?

Одноразового века верный сын,

не добил, как ни пытался, ширпотреб:

не снесли тебя в тридцатые в торгсин,

не сменяли ни на сахар, ни на хлеб.

Кузнецовская, фамильная, прощай! –

по наследству мне тебя не передать,

но я верю в то, что есть отдельный рай

для устойчивых вещей – и благодать.

Все присутствующие прониклись думами о своих семейных реликвиях, утраченных ныне. От разговоров и стихов получили искреннее удовольствие общения, особенно когда переместились в тень. Я спросила, где можно прочесть стихи Максима. Он ответил, что сапожник без сапог, своего паблика у него нет. Но подборки выходили в литературных толстяках и их прочесть можно в «Журнальном зале». Ну и в других интернет-источниках. Я тут порылась немного и делюсь – на сайте СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ПОЭЗИЯ лежат три книги Максима Амелина – «Холодные оды», «D U B I A», «Конь Горгоны».

http://modernpoetry.ru/main/maksim-amelin-holodnye-ody

http://modernpoetry.ru/main/maksim-amelin-dubia

http://modernpoetry.ru/main/maksim-amelin-kon-gorgony

И рекомендую – ходите на живые встречи с поэтами, это может быть очень увлекательно и интересно.