Америка русского стиха

1

Совсем не хочется касаться сомнительных в художественном отношении моментов в стихах молодых авторов. Дескать, придёт время, поэт сам всему научится, если способный, или не научится вовсе.

А слушать критику вряд ли он станет.

Это, конечно, его право, и он может остановиться в своём развитии, молодой стихотворец.

Но, может быть, наоборот, он как раз нуждается в объективной критике и хочет дальнейшего роста своего мастерства и, главное, души.

А потом, существует простая обязанность в гильдии литераторов добросовестно делиться знаниями и умениями своего ремесла с вновь прибывшими в поэтические ряды племенами – сплошь молодыми да незнакомыми. Или знакомыми с техникой русского стиха только пока поверхностно.

Тем более нельзя чиниться слишком щепетильно с вопиющим невежеством, собственным или чужим, в таком высоком искусстве, как поэзия. Молодому автору кажется, что он открыл Америку. Так и есть. Америка великой русской поэзии только что открылась для него. Для бывалых исследователей это пока вполне дикое зрелище. Время завоевания варварами собственного участка поэтического надела. Или речь о серьёзном возделывании своего участка ещё только предстоит.

Но ошибки следует исправлять, а недостатки мастерства восполнять вовремя.

2

Стихи бирского молодого автора Игоря Губеева столь правильны и так сходу узнаваемы, что только это, казалось бы, и может смутить иного читателя.

Идут дожди, метут метели

И ход вещей не изменить,

Плывут года, летят недели,

И вьётся жизни нашей нить.

Кто это написал, разве Игорь Губеев? Да ведь кто угодно сегодня, в пору повальной грамотности, мог такое написать. Километрами. Для этого не нужно даже быть поэтом. А вот поэт, скажем, Лермонтов, вряд ли такое бы сочинил. Потому что ему важней общей грамотности собственно поэзия:

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

Живя со всеми в тюрьме, поэт слагает песни о свободе.

Надо отдать должное Игорю Губееву, в стихах этих есть назидательность, как бы выводы из общих заблуждений. Поэт бичует четырехстопным ямбом то, что избичёвано много раз самым ленивым моралистом-прозаиком.

С годами к нам приходит опыт,

Но всё, что было, то прошло,

И всё, что было – нам поможет

Не повторить былое зло.

Даже плохая рифма идёт в дело: опыт/поможет.

И всё только ради тривиальной мысли о благе приобретённого опыта, пусть и отрицательного.

Мысль новая, ничего не скажешь.

Далее снова ряд жизнеутверждающих открытий, осмысляемых прилежным учеником (юным, молодым) впрок. Читателю постарше читать такое скучно, если он знаком с задачами подлинной поэзии и ожидает от неё если не чуда, то хотя бы изысканности и мастерства. Если, конечно, читатель не графоман и поклонник поздравительных открыток к очередному Дню рождения, вызывающих семейственный восторг или такое же искреннее дружеское поощрение.

Мы ищем путь во тьме кромешной,

Нет совершенных среди нас,

И от ошибок наших грешных

Отречься мучает соблазн.

Опять это общее выражение лица, вопреки требованию подлинной поэзии.

Кроме того, соблазн – не отречение от грешных ошибок. Напротив он – суть потакание слабостям и грехам (своим и чужим). Смысл у слова – другой. Но, может быть, сюрприз ждёт читателя, избалованного великими русскими стихами, в конце стихотворения? Давайте посмотрим.

А жизнь идёт летящим шагом –

Дар свыше, чудо из чудес,

Воспринимайте же как благо,

Храните то, что у вас есть.

По правде сказать, и конец банальный, ничего индивидуально нового. Популяризация общих мест в банальную рифму. Но ведь и на дешёвую популярность Игорь Губеев, кажется, тоже не претендует.

Похоже на то, что молодой поэт ищет свою тему – и пока её не нашёл. Но ищет же.

Потому что 99 процентов пишущих в рифму графоманов этого не делает. 50 процентов графоманов довольствуется общими словами в общем же порядке. Это не столько Традиция, сколько личная безвкусица. Другие 50 процентов – предпочитает общие слова в «сотворённом» ими (графоманами) собственном беспорядке. Это маргинальность или личная безвкусица. Как видим, разницы существенной между графоманами нет.

И только 1 процент стихотворцев из общего числа пишущих изыскивает чудесную возможность (если им везёт и Муза (язык) благоволит к ним) прикоснуться к Гармонии или хотя бы приблизиться к ней.

Поэзия – это не железобетонные истины в рифму, не издевательство над языком и смыслом. Скорее это ни на что прежде не похожее индивидуальное видение мира, сотворённого Величайшим Мастером и Поэтом.

Другое стихотворение Игоря Губеева, более позднее, «Морозы». Оно и более художественное. Тут чувствуется композиция, образы его психологически проникновенны и убедительны. Порой, они – прекрасны:

И хрупко замерло пространство,

Повисло звоном в тишине.

Природы щедрое богатство

Прекрасным кажется вдвойне.

К несчастью, едва ли не великолепный образ природы оглоушивает тугая на ухо рифма:

Раскинулись кристаллов сети

На жилах замерших ветвей,

Изысканы в наряде этом

Деревья царственных кровей.

Если медведь не оказывал вам специальной услуги, вы не станете рифмовать живые, узенькие, влажные, тёплые, интимно-нежные и ласковые и удерживающие созвучия сети с эхом от рассеивающего нечто в холоде пространства безликого местоимения этом, тщетно пытающимся собирающие созвучья сети передать:

Сети/этом (вы слышите, читатель, как это дурно, какой разлад!)

Добро, стихи были бы садистического направления, можно было бы понять грубую странность хладной дисгармонии, как её же наказание именно за неё же.

Но ничего этого здесь нет, как нет слуха (добросовестности) у такой рифмы.

В «Ночном пейзаже» удивительного Игоря Губеева луна сначала откуда-то скатилась, а чуть ниже оказывается, что она взлетела. Это как раз неплохо. Понятия верха и низа в открытом пространстве – относительны. Тут же появляется космический психологизм (что замечательно) в виде дрожания лунной дорожки. Луна тоже немножко расстроена из-за туч, мешающих ей обозревать ночную жизнь на земле. Смена ритма (и ямба на хорей) со строкой: Стоило так высоко взлетать – хоть неожиданна, но уместна (даже удачна), так как достаточно виртуозно передаёт досаду Луны.

В «Пейзаже» у Игоря Губеева появляются прекрасные музыкальные образы, разная их размерность, что делает композицию и в целом изысканней, музыкальней. Хороши пластические образы мотыльков, обжёгшихся о плафон, соотнесённые с листьями (листиками):

И однодневки-мотыльки,

Обжёгшись о плафон усталый,

Роняли трупики свои

Листвою палой.

И далее идёт нечто обериутско-заболоцкое, но поданное на свой лад. И, на мой взгляд, это у Игоря Губеева хорошо (выверенно) вышло – именно в смысле образном и композиционном. Ненавязчиво, элегантно. Но читатель сам прочтёт заключительное четверостишие в «Пейзаже».

В «Машине времени» стихотворная техника ещё возрастает. Стихи обретают яркую индивидуальность, неназойливо явленную. Сказывается это и в повествовательной форме, и в образности – вплоть до смены эпох рисуемого поэтом пространства-времени вокруг, от современных (по пути к академии) городских реалий – до природных и вечных. И предпочтение отдаётся в конце стихотворения красоте, явленной от века самой Природой:

Наглядно явит всю бесполезность

На фоне Бельских раздолий

Крикливо-вычурная помпезность

Всех мировых метрополий!

Идиллически восклицает под занавес молодой поэт. Это, надо сказать, производит впечатление. Вольно современному городскому баловню романтически воспевать дикие Бельские раздолья, засыпая в тёплой постели. Но читателю приятно обнаружить определённую, естественную правоту предпочтения в этом привычно-экологическом и профилактическом жесте современного избранника Муз.

Надо заметить, что поэт набирает силу по хронологическому ходу своих стихов. От 2016 года первого в подборке стихотворения мы добрались сейчас до 2021 года написания «Машины времени».

Последние пять стихотворений – соединение любительщины, благих намерений, наивного ученичества и наставлений со стихами, разной степени удачливости. Можно назвать продолжением трудного поиска своего стиля, который пока не даётся. Но намечается манера?:

Среди обмана, моря фальши

Так сложно отыскать свой путь,

Понять, куда идти нам дальше –

То подвиг и титанов труд…

В делах познав, где ложь, где правда,

Свободу ты приобретешь –

Вот вожделенная награда,

С которой ты не пропадешь.

Блажен, кто верует. Или вот такие неловкие, но идеальные любовные признания, максимально убедительные для юношества. В них трудно не поверить читателю, порой забывающему даже свой житейский опыт:

…Твою ладонь в свою возьму,

И тихо поднесу к губам,

Тебя я нежно обниму

И припадут уста к устам.

И сбудется чудесный сон –

Ты на груди моей уснешь.

Невзгоды все мне нипочём,

В себе ты счастье мне несешь.

Благословлен плод чрева твоего,

Благословенна ты сама.

Я не любил так никого,

В душе моей была зима…

/День Радости/

То ли это смесь совершенно искренней какофонии (по «сладкозвучию»), то ли просто авторская ирония над самой поэзией как таковой и её возможностями вообще. Какая разница, если нашему поэту удалось так ловко решить вечную проблему в отношениях двух любых влюблённых существ человеческих. И действительно, чего зря время терять:

Ты на груди моей уснешь…

В себе ты счастье мне несёшь.

Пусть будет, пожалуй, одно счастье.

И за предпоследним, тоже бравурным стихотворением, где всё происходит ровно по бодренькому плану молодого поэта (что – правильно: к чему сомневаться в чём-то и мерехлюндию разводить?) следуют, на коду, стихи про лето и летнюю благодать. Стихи – хорошие. Но не выдающиеся. Но всем понравятся. Потому что про солнце и реку, закаты, лучи и негу… и т. д., только ещё лучше.

Итак, в путь, о наш драгоценный читатель стихов!