Андрей Шабанов: "За полмира в ответе..."

Сегодня девять лет, как ушёл из жизни хоть и совершенно незаметно для подавляющей части читающей публики России, но тем не менее очень самобытный, неожиданный, во многом в своих исканиях опередивший время воркутинский поэт Андрей Шабанов.

Мы с ним встретились впервые на семинаре молодых поэтов и прозаиков в Сыктывкаре – совсем зелёными, ершистыми, полными честолюбивых ожиданий. Вообще-то я была приглашена на семинар годом раньше, но внезапно выскочила замуж за офицера, уехала с ним в Прибалтику, и меня из приглашённых убрали. Через год же, когда я вернулась из неудачного замужества, меня вновь утвердили участником семинара, который вёл поэт из Москвы Валентин Устинов, а помогала ему в проведении мастер-классов наша сыктывкарская поэтесса Надежда Мирошниченко.

И я очень рада, что попала именно на этот семинар, где встретилась со многими ровесниками, ставшими впоследствии серьёзными писателями – Андреем Поповым, Андреем Расторгуевым, Дмитрием Фроловым, Андреем Каневым, Мариной Плехановой, Владимиром Пономарёвым, Андреем Шабановым… Поистине звёздный состав!

Мы познакомились с Шабановым в гостинице «Югор», в огромном номере класса люкс, где проходили все наши общие тёплые посиделки, споры, разговоры, чтения, узнавания… До этого я его не знала – он жил не в самой Воркуте, а в посёлке Воргашор, и наши пути не пересекались. Надо сказать, что Андрей находился тогда не в лучшем душевном состоянии: он переживал личную драму – как он сам рассказывал, ему изменила жена, – и поэтому много пил, много ругал нехорошими словами женщин и вообще много сердился, грустил и выпускал коготки. Помню несколько заведённых им «диспутов» на вольную тему «Все женщины – изменщицы!», которую живо подхватывали остальные участники вечерне-ночных посиделок в люксе. Помню, как Андрей Попов и я защищали честь женщин, с жаром доказывая, что есть на свете чистые, порядочные и верные представительницы слабого пола. Сейчас вспоминаю всё это с улыбкой, а тогда мы горячились всерьёз.

Впоследствии Андрей с женой помирился, и они прожили ещё большую жизнь до самой его смерти – он любил и воспевал в стихах свою Ирину, а она заботилась о нём и стойко терпела то, что он поэт. Низкий поклон ей за это – такое не каждая выдержит!

Андрей был человеком закрытым, ядовитым на язык, желчным, с острым, иногда беспощадным умом. Но при этом – довольно-таки слабохарактерным, совершеннейшим младенцем в быту с оголённой, открытой всем болям и несправедливостям мира душой. Именно слабая воля, мне кажется, помешала ему добиться тех высот и положения в обществе, которых он, несомненно, заслуживал. Хотя если векторно попытаться понять его жизнь, то можно увидеть, что всё развитие его шло прежде всего вглубь самого себя – а именно так, собственно, и положено тратить силы и энергию большому, подлинному, серьёзному поэту.

Когда я возглавила литературное объединение Воркуты, Андрей поначалу бывал на заседаниях часто, но к концу 90-х как-то от нас отдалился. Вот тогда-то, поздравляя своих «литовцев» с наступающим 2000-м годом, я посвятила им всем шутливые четверостишия, чтобы как-то поднять их боевой дух, порадовать, объединить. Но не учла обидчивую и сверхранимую натуру Андрея. До меня долетали какие-то слухи на предмет того, что Шабанов пишет «книгу жизни» – так он кому-то сказал из собратьев по перу, – и я написала:

Жизнь чужая – тёмный лес.

Был Шабанов – и исчез.

Пишет энный год подряд

Книгу жизни, говорят.

Спустя двенадцать лет, когда усилиями Ольги Хмары, подарившей стихам многих воркутинских авторов путёвку в жизнь благодаря изданным её стараниями книгам, Андрей написал мне ответ вместо посвящения в своей новенькой (первой и единственной!) книжке «Обитаемый остров»: «Лере Салтановой. «Пишет много лет подряд Книгу жизни, говорят…»? Это вовсе не то, что ожидалось, но жизнь ещё не кончена моя. Подождём? Творческих успехов! 4.XI.2010. А. Шабанов».

К сожалению, много сказать ему уже не удалось – ресурсы организма были практически исчерпаны…

А тогда, в середине 90-х, Андрей был на пике успеха. До этого он успел поработать шахтёром, фотографом, грузчиком, осветителем, художником народного театра. Однако в 1991 году занял очень хорошую должность на воркутинском радио – сначала редактора, а затем и директора Воркутинского Гостелерадио (в том числе работал собкором КРТК по Воркуте и ведущим программ «Коми гор»). Мы приходили в те времена на воркутинское телевидение как к себе домой, свободно проходили в большой уютный кабинет, решали множество творческих вопросов. Тогда Шабанов «пробил» большую передачу к Новому году с записью воркутинских авторов – мы все пришли нарядными, с каждым из нас записали отдельный клип. Андрей сиял от гордости – это был для него период большого взлёта и надежд.

Здесь мне хочется вспомнить один эпизод, который как нельзя более полно характеризует Андрея и как человека, и как творческую личность. Дело в том, что была у нас в Воркуте такая графоманистая пенсионерка Нина Ивановна Кругленкова. Женщина прежде работала снабженцем в строительной организации и очень неплохо разбиралась в вопросах купли-продажи, а также продюсирования и продвижения любой продукции, в том числе и собственных стихов. Надо сказать, что стихи она писала из рук вон плохо, понятия никакого не имела об орфографии и стихосложении, однако зверски хотела прославиться. Пыталась она проникнуть и к нам в литобъединение, задабривала меня подарками к праздникам, но я как руководитель не приняла её в наш круг. Оскорблённая Кругленкова отправилась в администрацию города и на голубом глазу попросила денег для издания коллективного сборника поэтов Воркуты. Денег ей дали (говорят, под её натиском не выдерживал ни один потенциальный спонсор!), и на всю сумму она немедленно издала собственную книжку стихов. В общем, конфликт интересов налицо, и мы все, разумеется, о ней даже слышать не могли. Более того: Кругленкова развернула настоящий бизнес по продаже своего сборничка, заняв местечко в торговом центре на Тимане. Там, сидя в уголке на стульчике, она зазывала покупателей: «Подходи, бери, не стесняйся! Стихи о Воркуте! Автор поставит вам автограф собственноручно!» Это срабатывало, книгу потихоньку раскупали. На вырученные деньги предприимчивая бабуля издала второй сборник своих стихов, качеством ещё ужаснее первого, и вновь занялась его распространением. Причём окучивала она не только простых и ни в чём не повинных граждан, но и, конечно, верхушку администрации города. А чтобы достичь стопроцентного результата, она придумала такой маркетинговый ход: всем городским руководителям посвящала стихи. После этого им было очень непросто открутиться и не принять в дар графоманский сборник, что впоследствии вроде как обязывало их помогать дарительнице. Есть у неё и поэма о депутате горсовета Андрее Ситникове, и стихи о солитёре, выпавшем из «попки братишки», и откровения про 22 аборта… Ну чем не народный поэт! Причём все её стихи были ужасающе примитивны, вторичны и безграмотны, но её это ничуть не смущало. Например, такой шедевр (с сохранением авторской пунктуации и орфографии):

– Зови Павлуша повитуху

Живот раздуло, мне невмочь,

Он приложился к её брюху.

– На волю рвётся наш сынок…

Или – вот такой (про депутата):

Талант непревзойденный

Организатора,

Назначили Андрея

Начальником ДУ-2

...

Все выше и все выше,

Берут в УЦРЖ.

Андрей стал Зам.директора

На высшем вираже.

Ну, в общем, адекватным людям уровень понятен. И вот в разгар всего этого скандала Кругленкова предприняла попытку взять штурмом воркутинское телевидение. Решив, что Шабанов ей поможет осуществить этот амбициозный план, она бросила задаривать меня и переключилась на Андрея. На вахте в воркутинском отделении ГТРК «Коми гор» начали появляться дорогие коробки конфет, коньяк, а затем и подписанная лично Шабанову книга примерно вот с таким помпезным текстом: «Достопочтимый Андрей Шабанов! Вручаю эту поэтическую книгу от поэта поэту и верю в нашу бесконечную творческую дружбу». Затем, надушенная и подкрашенная, Нина Ивановна заявилась на телерадио лично. Она прошла в крыло, где располагалось телевидение, там молодые редакторы сразу смекнули, что к чему, и в ответ на её заявление, что она пришла снять о себе передачу, отправили её прямиком к Шабанову. Кругленкова предстала пред очи Андрея и, прихорашиваясь, спросила: «Как мне лучше сесть?» – «Садитесь как угодно, – невозмутимо ответил тот, – это радио. Вас видно не будет». Далее Андрей Шабанов снял совершенно гениальную передачу о графомании, в которой сама Нина Кругленкова подставлялась по полной, отвечая на его с виду невинные вопросы о приливах вдохновения и авторском творческом пути. Помню, ушлая бабуля так описывала своё «становление как поэта» (а говорила она басом и сильно окая): «Ну, эт самое… Значит, мой начальник, когда я из снабженцев вышла на пенсию, мне и сказал. Ты, говорит, Нина, стишки хорошо пишешь, вот и займись теперь этим, чтоб на пенсии не скучать. Ну, я, значит, и стала писать…» Поскольку запись велась не в прямом эфире, то Шабанов уже после дополнил каждое высказывание назойливой визави своими комментариями такого свойства: что такое графомания, история графомании в России, как эта болезнь развивается у людей и что вообще с этим делать. Когда Кругленкова услышала передачу, она была так взбешена, что жаловалась на Шабанова во все инстанции, прибегая к следующим аргументам: «Я не знала, что Шабанов подло заманит меня сниматься в передаче про графоманов! Я пришла к нему сняться в передаче про поэтов. Если бы я знала, что это передача про графоманов, никогда бы не согласилась!» Вдоволь повеселившиеся руководители города жалобам ходу не дали.

Вот когда мы оторвались по полной – хохотали всем литобъединением до колик… А Кругленкова принесла на вахту телевидения ещё одну свою книгу с новой надписью: «Подлому Шабанову! Сколько буду жить, столько буду проклинать твоё мерзкое имя!» Шабанов сначала отсмеялся, а потом аккуратненько вырезал это посвящение и подклеил его рядом с первым, где он ещё «достопочтимый»…

Так сложилось, что мы с Андреем никогда не дружили. Он меня не жаловал, относился ко мне насторожённо, недоверчиво и, несмотря на моё доброе расположение и всяческую литературную поддержку, душу открывать не спешил. Мне кажется, он плохо меня понимал и, скорее всего, судил обо мне очень поверхностно. Я никогда ни с кем не делилась своими проблемами, и поэтому откуда же ему было знать о моих болезнях, вечном безденежье и сложностях в личной жизни. Была, возможно, и творческая зависть к моим успехам, и неосознанный страх перед яркой молодой женщиной, что выливалось в совершенно необъяснимую злобу по отношению ко мне. Хотя я всегда уважала его как поэта. А однажды мы поссорились всерьёз. Я, как всегда, зашла к нему в его директорский кабинет, а он стал что-то гневно выговаривать мне по поводу моего нового стихотворения «Выплываю из тумана, плащ на мне мешком…» Сказал, чтоб я не врала в стихах, что я благополучная и лживая, что сама хожу в дорогих шмотках, а в стихах плáчусь, как мне плохо. Дорогих шмоток у меня отродясь не водилось, но оправдываться совсем не хотелось. Обычно очень сдержанная, тут я вспылила: «Знаешь, Андрей, если хочешь послать меня – сделай это, так будет честнее». Он не нашёлся что ответить, а я стремительно вышла из кабинета. Больше мы практически не общались.

После увольнения с телерадио жизнь Андрея покатилась к своему неминуемому закату. Он не выдержал страшным мороком навалившихся 90-х, выпал из времени, надломился. В последние годы его очень поддерживала Ольга Хмара, но в сентябре 2012 года уже тяжело больной Андрей ушёл из жизни. На удивление, когда его не стало, я вдруг поняла, что абсолютно не сержусь на этого большого ребёнка. Всем свойственно ошибаться. Я же просто очень люблю его поэзию, и это счастье, что он у нас такой был!

Думаю, серьёзное исследование его стихов у меня ещё впереди, потому что мне действительно хочется, чтобы этот неординарный поэт с отношением к слову как высшей нравственной категории, как главному источнику духовности пришёл к своему читателю и был востребован и любим. Он этого заслуживает, он этому посвятил весь свой не слишком долгий век, без остатка. И пусть его книга жизни найдёт отклик в сердцах любителей поэзии.

А пока – немного его стихов.

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

ВЧЕРА, СЕГОДНЯ И ВСЕГДА

Как мало гении живут!

К тому же, гениальных мало:

утопит некую княжну,

потом копается в анналах.

Все разбрелись:

те в храм, те в скит,

а те нашли иное место…

Что гениальнее тоски?

Дальнейшее не интересно.

ПОЭТУ

После него в поэзии – пустырь.

Гробница.

Святогорский монастырь.

Уж столько лет в музее, под стеклом,

лежит поэта вещее стило!

В Михайловском – июнь или февраль –

Всё длится николаевская ссылка.

А девки всё поют, надев косынки:

Идиллия, малина, пастораль.

В Голландии – тюльпаны, здесь – зима,

крестьянин всю неделю «торжествует»:

дантесов нет, неведом Гефсиман,

в саду – содом, а дом сгорел.

Вчистую.

В Тригорском – одинокая гора:

Стоит себе, в три века не объехать!

Вершина всенародного успеха?

Вельможи блещут.

Наша жизнь – игра.

ГИПЕРБОРЕЯ

Здесь двери отворяются вовнутрь –

иначе и порог не переступишь:

сугроб в упор.

Ты с ним начни войну

до правды, до оков, до перестука

сердец иных: у них единый бой,

здесь души отворяются наружу.

Своё предназначенье не нарушив,

останешься навек самим собой

в той стороне, где вечера от утр

недалеко по тундре разлетелись.

Что на душе – то и на самом деле,

коль двери отворяются вовнутрь.

КОЛОКОЛЬЧИКИ

Поэтам звонить можно в самое разное время.

Они ведь, как совы,

все ночи глядят напролёт

на то, что достигли, на то, как убытки весомы,

и носят ли шубы деревья… Не мёрзнут ли?

Лёд

бывает в трёх видах:

в душе, на реке, в морозилке.

А если казак ты – тогда не «галоп», а «намёт».

Про нашего мальчика в старом журнале «Мурзилка»

уже никогда и никто ничего не поймёт.

Звоните поэтам!

Ответят. Возможно, не сразу.

Возможно, оттают с покупкой на странный вопрос

о Волге, о том, с кем дружил, с кем разбойничал Разин,

зачем среди речки поставил замшелый утёс.

Звоните поэтам –

они же как малые дети,

как лёд, как огонь и как совы –

полночи не спят.

Затем, что они на посту:

за полмира в ответе!

Затем, что вчерашнее –

завтра же будет опять.

ДОЧЕРИ

К поводырям доверие всё реже,

но прежде, сем оно отыдет прочь –

пускай меня вопросами зарежет

моя Варфоломеевская дочь!

Пускай душа нескладного подростка,

по всем пророкам разом отрыдав,

не спит в ночи – и знаками вопроса

настырно метит Разума врата!

Среди идей нелепых и великих –

где прясла, где плетень и где стена –

пускай моя скрипучая калитка

не будет в темноте обойдена.

Пускай тот путь, что тернием отмечен,

не станет письменами на снегу…

Оттачивай вопросы! Я отвечу –

всё, что смогу.

За всё, что не смогу.

ПАМЯТНИК

Меня не надо хоронить!

И отговаривать не надо

от погребального обряда

ветхозаветной старины:

Когда разлюбите меня

и мне закроете зеницы,

хочу в огне соединиться

с отождествлением огня –

и век, помноженный на труд

души, обязанной трудиться,

во исполнение традиций

растает пеплом на ветру.

Меня не надо укорять

ни райским пением, ни пеклом –

довольно мне огня и пепла.

А рукописи – не горят!

Стихи Андрея ШАБАНОВА