Поэтика советского времени

Факты жизни, увы, диктовали

Невесёлые тысячи строк.

                                                     ………………………………    

                                            И обязан всю жизнь до конца

Прошагать без упрёка и страха

         Я дорогой поэта-бойца.       

                                                                                               Дмитрий Детинин

Поэзия Дмитрия Детинина – чудом сохранившийся осколок так называемой «советской» поэзии. Этим она и интересна. И это необходимо учитывать, читая его стихи. Всё, что в них выражено – такая среднеарифметическая мечта, выверенная, дозволенная и принятая советской идеологией, партийной системой или просто «массовой литературой» на вооружение. Эта навязанная социальная мечта была обязательна для всех проживающих –  пишущих и читающих в Советском Союзе людей. Коллективная мечта об идеальном государстве и человеке «светлого будущего». Но это была не только мечта. Жестокое, деятельное социальное планирование якобы новой культуры и выкорчёвывание культуры божественной. В науке это был даже не Мичурин, а Лысенко. Бесовски деятельная программа по изготовлению вручную этой самой «новой», допущенной не Господом, но ГОСТом породы «советских» людей. Обязанных быть Прометеями и строителями «светлого будущего» и готовых жертвовать всем ради него. Что и было нонсенсом.

Читайте об этом величайшего писателя того идеологически беспросветного времени Андрея Платонова (его нерукотворные романы «Чевенгур», «Котлован» и т.п.) – и вы найдёте реальный, исчерпывающий, божеский и человеческий ответ платонизму по-советски.

И пропаганда этой обесценивающий личность человека и его жизнь программы опиралась на лженауку, называемую «научным атеизмом», отменяющую якобы на научных основаниях веру в Бога. Поклоняться следовало деспоту.

2

«Советская» поэтика, как и поэтика позднего носителя её Дмитрия Детинина – это не поэтика Вергилия, Данте, Шекспира или Пушкина. 

Вам, читатель, она покажется пресной, если вы не живёте всё губящей мечтой о «светлом будущем». И наоборот, если вы «посвящены» в эту невозможную без уничтоженного великого прошлого мечту о

 будущем, то и любая другая, несоветская поэзия, какой великой бы она ни была в действительности, покажется устаревшей, старой, даже дряхлой.

От века явленная истинная поэзия предстанет в вашем помутнённом советским «научным атеизмом» сознании карикатурно-христианской и любяще-гуманной, прекраснодушной, возвышенной, одухотворённой. То есть, никуда не годной, по меркам образцовой советской эстетики.

Поэзией, проходящей по разряду классового пережитка. 

Человеку, начитавшемуся в советское время упрощённой – официальной и массовой поэзии (где нет ни Бога, ни дьявола, ни души, ни греха), другая поэзия покажется, во-первых, непонятной. А во-вторых, и вообще ненужной, даже вредной. Просто уже в силу её глубины, изощрённости и сложной простоты. В меру всего её (подлинной – не советской поэзии) с трудом охватываемого даже гением, величайшего объёма неких важнейших знаний, художественных законов и важнейших слов, заключённых в ней.

Всё это не даётся простой версификацией – их нельзя подделать или подменить простой «отсебятиной», произволом.

3

Древняя, вечная, всегда новая Культура и настоящее Искусство, связанное с ней в божественное целое, и всегда кажутся народившимся в новое время детям (как и любым нормальным детям), мало что ещё познавшим, чем-то не всегда понятным их опыту и возрасту. Хуже, когда и взрослые современники понимают не больше детей или занимают беззастенчиво инфантильную позицию – потрафляющей, некритической лести, сладко лгущей подрастающему поколению об его мифических дарованиях. Ещё незрелые  потуги подрастающего поколения выдаются такими фальшивыми экспертами (порой, полуискренне) за великие уже свершения. Тщеславные дети, скучающие по родительской ласке и жаждущие признания, охотно доверяются этим величальным панегирикам. 

Вот и «советская» поэтика была такое ДИТЯ. Разыгравшийся не в меру МЛАДЕНЕЦ. Заигравшимися детьми, бесспорно, были футуристы, эгофутуристы, имажинисты. Это было ДИТЯ бравурно-забубенное. ДИТЯ часто злобное, порой тупое и хмурое. ДИТЯ истеричное и мрачное по духу уже в силу возрастной (начало же века) да и материалистически-пролетарской невежественности. Духовная незрелость дитяти,  переоценивающего свои скромные способности, оторванные от божественных сфер, и потому производящего столько лишнего шума, чтобы привлечь к себе внимание других. Здоровое животное ДИТЯ, нарочито развесёлое в не сознаваемой им самим чудовищной чрезмерности. ДИТЯ, в сущности, унылое, обманутое ложными авторитетами, лишённое истинной  веры. Религиозная вера, христианское милосердие ведь устарели по каким-то выродившимся формам и были вовсе отменены карающей их вместе с классовой принадлежностью идеологией.

Теперь оставалось по ходу немилосердного дела только избавиться от старой человеческой породы, от так называемых «бывших людей». Раскидать их по ложным обвинениям по лагерям или тюрьмам, а позже (в послевоенное время) и по психлечебницам. Не считаясь с тем, что это были такие же люди, только культурные – воспитанные, тонкие и умные. Искренние, сострадательные, с честной душой и развитой нервной системой, поэтому безмерно страдающие от небрежения и жестокости своих «новых», наглых и пустых, злобных, оскотинившихся сограждан.

Вот, например, Леонид Добычин, чудесный писатель-стилист тех послереволюционных лет, описывал-описывал эти «новые» человеческие типы вокруг, а потом вдруг взял да и утопился в речке, чтобы уже их никогда не видеть.

Проявил слабость «вшивого» интеллигента и «бывшего» человека.

4      

Но, несмотря на все безбожные программные зверства вокруг, советская поэзия обязана была быть, если не талантливой (он ведь от бога), то бесчувственно-оптимистичной. А после войны, официально-моральной и стоически выдержанной. Поэтому и был изобретён один на всех средний и скромный художественный уровень. Этакий Симонов-Асадов-Щипачёв. Неплохие поэты, в меру искренние мужчины. Один – и для бездарных и для одарённых: не низкий, не высокий – средне-советский, достаточно профессиональный (лучше – официальный) стиль. Ранний яркий Маяковский давно застрелился, талантливый Есенин от тоски и скуки пил горькую, пока жил, и позже попал под запрет. С другими тоже быстро покончили.

Остались покладистые (напуганные беззакониями власти) и терпеливые поэты военного поколения.

Вот по их книгам Дмитрий Детинин  и обучался писать стихи. Пафос их бесцветных стихов целиком сводится к официозно-моральному кодексу человека будущего, не настоящего, времени. Это проект, конструкт, но не живой, существующий реально человек, с его непрописными чувствами. Как бы такой праведник без бога, показательно-образцовый советский запуганный зверствами беззаконных властей гражданин.

Читателю Дмитрия Детинина сегодня придётся поверить на слово: что он поёт, по его словам, о «светлом и радостном». У меня же стихи эти вызывают печаль и горькие ассоциации с погубленными ни за грош душами сограждан.

5

Его поэзия, как и вся «советская» поэзия целиком, в основе её, есть только декларация, намерение. Идея, нацеленная в «светлое будущее», где она должна, якобы воплотиться. Поэтому, если советский поэт сказал «светлое», то ему уже не надо это «светлое» художественного живописать или рисовать. В этом лукавая суть любого доброго намерения. И коммунистического «светлого будущего», ещё не наступившего, тоже.

И человек этого будущего сегодня как бы не существует.

А если и существует, то говорит не о своём индивидуально-личном бытии обязательными для всех штампами или ничего уже не выражающими, скорей скрывающими неповторимые, нежные, высокие и глубоко интимные чувства за серой завесой общих мест.

Советский поэт – это вам не Набоков с его роскошными и точными (энтомолог!) поэтическими образами-описаниями, столь упоительно изощрёнными, светло-цветными. Даже не удивительный, как бы и не советский даже, опальный Олеша (тоже ведь «бывший» для злобной своры человек – интеллигент, личность). Пожирал их идол времени.

Всё должно было звучать неукоснительно и однозначно: по ГОСТу – не по Господу. Не нужен был талант, со всей его личностной, индивидуальной роскошью. Ценилось благое намерение и поэты стали советским радио, наступившим на горло их собственной песни.

Но такое «советское» обязано было быть светлым, бравурно оптимистичным, надёжно скрывающим окровавленные клыки.

За показным, беспамятно-преступном оптимизмом и весёлой внешней лженародностью нельзя было скрыть вопиющей бездарности и обнищания самого духа некогда великой русской поэзии.

Вот такая поэтика доставалась в наследство нам, поколению Дмитрия Детинина. И мои сверстники-поэты выбирали в семидесятые годы, куда им двигать: в официоз активных бездарностей и или в безвестность андеграунда, на самое дно жизни: в дворники и сторожа. Быть советским педагогом тогда (я попробовал) для многих из нас было равносильно предательству собственного дарования или индивидуальной души, которой бог нас наделил, не смотря на вымороченный кровавый век. Душа хотела оставаться свободной, живой и сколько-нибудь чистой. Получалось не всегда так, как хотелось. Но вплывать в официоз было равносильно предательству божьего дара.  

6

 «Советская» поэтика была фикцией, призванной скрывать божественную природу дарования, поэзии высокого искусства. Как и якобы «научный атеизм» поэзия совка была – чистый, лукавый нонсенс. Демагогия, ловкая софистика, ставшая чистым злом и истреблением всего живого в душе, если не самой души. Весь советский формализм, лучшее направление тех лет, об этом. Крупнейший поэт Виктор Соснора, ленинградский поэт-шестидесятник, умудрялся выходить и за красные флажки официоза. Но это стоило ему, как и писателю Андрею Битову, как и многим-многим не советским мыслителям и творцам искусства подлинного, огромного количества выпитого алкоголя, и связанного с этим мучения.  Бессонных ночей, подавленного настроения (депрессий), и прочих «спасительных» прелестей. Что делать, только гений, ребёнок и алкоголик могли избежать идеологической обработки, экстрасенсорного изощрённого внушения и воздействия на индивидуальную психику, унылого эффекта коллективного конформизма и, наконец, официальной смерти души и выхода её в тираж. Лучшие советские писатели, нельзя забывать, спивались или стрелялись. Фадеев, Твардовский… И вряд ли это было так уж весело, скорее тягостно и мрачно.

Подражание советской поэзии сегодня может показаться странным, если не знать всего этого механизма, освобождающего адепта от внутреннего роста и развития собственной индивидуальности. Такая поэтика освобождает от идейно-художественных поисков, требующих серьёзных усилий, а не только каких-то ремесленных навыков и готовой воли.

Только потому я постарался описать мёртвый идеологический механизм, внедрённый некогда в наши души, чтобы тот, в ком он ещё сидит, мог счастливо изблевать его из себя. Если душа такого, рождённого в СССР  человека, ещё жива, и мучается, страдает без очищения от всех преступных по отношению к божьему миру и человеку действий или беззаконий той власти. Дмитрий Детинин смело и привычно роется в советской поэтике, бурит в мёртвой, окаменевшей её форме скважины, и оттуда ударяют в читателя струи той самой… поэтики.

Читателю чуются в стихах Детинина какие-то вторые Симоновы, Асадовы, Щипачёвы – лучшие мужественные бойцы того мира. Его советские граждане. Они так же, без всяких там обиняков, углублений или чувствительных нюансов, писали «свои» стихи, как бы «современные» для того времени, закрытого от задуманного и сотворённого не советской властью Века и Мироздания.

Но Дмитрий Детинин достойный автор, приличный человек, а главное педагог по профилю.

Лучшее у него, на мой взгляд, в стихах – это такое, видите ли, бесхитростно-яростное отношение к миру, позиция всегда с чем-то бойца, и ещё стилизации (тоже невольно вызывающие комический эффект у читателя) под рыцарские мотивы. И герой в них получается – тоже такой благородный советский рыцарь, которому не страшен даже художественный вкус. Рыцарь всех времен и народов.

И, конечно, официальная советская печать не публиковала стихи поэтов русского андеграунда. Любую неофициальную поэзию она подозревала в гражданской неблагонадёжности. Но мы сегодня охотно публикуем и стихи Дмитрия Детинина, написанные в чудной советской манере, уже не агрессивной, но щадящей поэтики.