Все новости
ЛИТЕРАТУРНИК
1 Августа 2021, 17:00

Уроки жизни Мустая Карима

Мустай Карим учился всю жизнь, как и все люди. Он писал: «Моими поводырями были Салават, Пушкин, Тукай, Ленин. И близких спутников у меня было не так много. Теперь осталось их совсем мало. Одних уже нет в живых, с другими мирская суета разлучила. А кто-то просто отошел».

На вопрос, кого считает своим учителем в литературе, поэт ответил:

«Когда еще только начинаешь писать – никаких учителей не бывает. Учитель появляется, когда начинаешь немного понимать творчество. Первым моим учителем был Габдулла Тукай. В юности, как все, очень увлекался Лермонтовым. Читал Есенина, он всегда остается близким мне поэтом. И, конечно, Пушкин. С годами все больше, больше и больше открываешь Пушкина. И не только в поэзии - во всем, что он написал, в каждой строке открывается величие этого гения.

Бывают гении недоступные. Например, я не мог бы сказать, даже зная немецкий язык, что моим учителем был Гете. Он гений, но для меня окружен ореолом недоступности. А Пушкин - абсолютно без ограды, он мне принадлежит.

Еще Твардовский… Часто думаю, что он сказал бы - одобрил бы или нет ту или иную мою строку? И считаю, что большой опорой для меня в творчестве последние два десятилетия был Твардовский».

В другом случае он говорил: «Всему, что я знаю и умею, меня научили люди. Мать учила ходить, брат Муртаза - ездить на коне, Мухаррам, сын Курбана, - плести лапти, тот же брат Муртаза - читать и выводить первые буквы, солдаты - терпению, Тукай и Пушкин - писать стихи. Долголетняя дружба с моими сверстниками и старшими современниками, как поэты Сайфи Кудаш и Николай Рыленков, Расул Гамзатов и Михаил Дудин, Кайсын Кулиев и Назар Наджми, учила и учит меня быть мужественным и сдержанным, добрым и беспокойным, быть правдивым в помыслах и верным в поступках».

На примере многих выдающихся поэтов и писателей советской поры можно составить представление о том, что рожденные с литературными задатками со временем становились признанными мастерами слова. Нужно было только, чтобы среда, в которую попадал человек, способствовала их выявлению. Любая способность может превратиться в дарование, если ее вовремя заметить, точно направить и разумно поддержать. Но направлять и поддерживать - это тоже талант, доступный не всем.

«Мы знаем, как иные доброжелательные литераторы, стремясь выпестовать молодого автора, начинают дописывать, “дотягивать” его слабые произведения вместо того, чтобы помочь “начинающему” понять, в чем слабость его творений. Если автор не дает себе труда исправить недостатки самостоятельно, а с удовольствием принимает в подарок чужие строчки, мысли и образы, то он ничему не научится и повторит свои ошибки. Если же начинающий литератор вам заявляет, что ему легче написать новое произведение, чем исправлять уже написанное, то знайте, что он безнадежен, - писателя-профессионала из него не выйдет», - пишет С. Михалков.

Татьяна Архангельская спросила у Мустая Карима, какое значение имеет для него мнение друзей-писателей о его произведениях.

«Огромное, - признался поэт. - Знаете, в словах Блока: “Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой”, изначально заключена шутка, добродушная усмешка. Не слыша отзвука на свои слова, особенно от товарищей, просто невозможно было бы писать.

Всегда хотел бы слышать отзыв Твардовского… Очень дорожу мнением Чингиза Айтматова, Гавриила Троепольского. Это люди, не похлопывающие по плечу, - они просто скажут: “Читал”. Потрясла меня фраза одного очень уважаемого мной писателя. Прочитав мою повесть, он сказал: “Спасибо, отдыхал на правде”. Лестно, когда скажет добрые слова Кайсын Кулиев, прочитав вещь в оригинале; ценю отзыв Михаила Дудина. А Расул Гамзатов при встрече повторит какую-то твою строку или фразу. Но это оценка сверстников. А вот что скажут мои более молодые товарищи - башкирские поэты Рафаэль Сафин или Равиль Бикбаев? Их мнение для меня чрезвычайно важно. Ведь наш опыт, авторитет давит на молодых, и нужно быть мужественным человеком, чтобы сказать старшему о том, что кажется неудачным или незавершенным. А они скажут».

Самая благородная память у Мустая Карима была о преподавателях педагогического института им. Тимирязева. Поэт пишет:

«Нас учили не профессора, не доктора наук, к сожалению, в ту пору их просто не было. Но нас учили замечательные учителя.

Назову лишь несколько имен. Кадыр Даян, к примеру, нас посвящал не только в премудрости синтаксиса, но и в тайны музыки родного языка. Амир Чаныш внушал своим ученикам строгую, требовательную любовь к башкирской литературе; будучи сам оформившимся писателем и человеком критического ума, он излагал предмет будто изнутри. Мудрый наш Закир Шакиров скучнейшую научную грамматику обогревал и оживлял душевной добротой, преданностью науке и любовью к студентам. Необыкновенно нежная и бескомпромиссная Нина Михайловна Колобова изо дня в день выбивала из нас нашу упорную неграмотность в русском языке и за четыре года почти выбила. Если я в какой-то мере познал величие и красоту западной литературы, этим обязан Моисею Григорьевичу Пизову. Его лекции о творениях гениев западного мира принимались мною как откровение, как философская и нравственная исповедь.

Нам повезло с учителями, ибо сами учились с рвением».

Кроме школьных учителей и преподавателей института были и другие люди, у которых поэт черпал жизненные уроки.

Всю жизнь помнил поэт урок своего соседа Каюпа. А урок заключался в словах самого М. Карима:

«Давно уж оставил мир Каюп-бабай. А слова его не забылись. И каждый раз, к роднику ли прильну воды испить, дикий лук ли сорвать нагнусь, за кистью ли черемухи потянусь, скажу про себя:

- Давай, Мустафа, чего нам яства, какие есть, для самих себя жалеть. Не приведи аллах и этих даров лишиться».

От родительского дома М. Карима напрямик через улицу жили Сания и Шагит.

«Сания – тетка вспыльчивая, злоязыкая, только тронь – тут же взвихрится, - писал поэт. - Про таких говорят, языком быка забодает. А душа простая. Зла не помнит, хитрости не ведает. А Шагит - кроткий молчун. Только уж если очень рассердится, жене ли, кому другому пригрозит, бывало: “Скажу - не обрадуешься”. А что скажет, чему не обрадуешься, ни Сания, ни другие обидчики так и не узнали…

Долго прожила Зайтуна-апай... Однако и мне обуглившейся палкой навеки прописала урок:

- Не говори слова, коли смысла его не разумеешь…»

Наверное, именно этот урок позволил поэту сделать интересный вывод: «Меня нередко принимают за умного. Я же сам о себе думаю так: я часто удерживаюсь от глупых слов (а они нередко в голову приходят и на языке вертятся). Тогда и молчание выглядит умным».

Быть скромным помог поэту урок, полученный от К. Симонова.

«В один из вечеров, - писал М. Карим, - он (Константин Симонов. – И. В.) пригласил на застолье в ресторан “Метрополь” арабскую и индийскую делегации. Среди гостей вместе с Николаем Тихоновым было несколько советских литераторов, в том числе и я. Представляя нас зарубежным гостям, Константин Михайлович обо мне сказал:

- Он, как я, комбайн: поэт, драматург, прозаик.

Какой я прозаик и драматург? Написал всего две пьесы и одну повесть для детей. Я промолчал. Только потом, когда дали мне говорить тост, я внес свою поправку: “Я не комбайн, а, пожалуй, гусь, который немного ходит, немного плавает, немного летает”...»

Еще об одном уроке, полученном поэтом на войне.

«Мои связисты, - вспоминал М. Карим, - вроде справляются. Но командир дивизиона - горячий, вспыльчивый майор Фомичев - все время недоволен. На минуту-другую прервется связь или слышно плохо - разражается пятиэтажным матом. Вроде и не меня ругает, а сам по себе кричит, но все равно я на свой счет принимаю. Вдоль провода бегу к батареям. Во время сражения такое случалось часто. На грохот снарядов, на разрывы мин, на бомбы, с воем падающие с немецких самолетов, не обращаю внимания, знай бегу.

Умелому и справедливому командиру, искусному матерщиннику майору Фомичеву, вернее теперь уже его душе (он погиб после того, как меня раненого увезли), я и поныне искренне благодарен за две вещи. Первое, и самое главное, вот за что: его неистовая ругань выгнала из меня страх. Как услышу его страшный голос, ни грохота бомб, ни взрывов снарядов, ни свиста пуль уже не различаю. Словно смерть сама в испуге от тебя бежит. Да и вторая благодарность к месту будет: непотребная майорская брань меня от ругани отучила, мат стал вызывать у меня брезгливость и презрение. Даже то постарался из этого словаря забыть, что прежде знал…»

Автор:Ильяс ВАЛЕЕВ
Читайте нас: