Место и роль женщины в обществе

В романе Л. Толстого «Анна Каренина» есть одна сцена, вроде бы проходная, предназначенная служить фоном для события очень важного – повторного сватовства Левина к Кити Щербацкой. Речь в этой сцене идет о модном в ту пору вопросе о женском образовании, о свободе женщин, их «правах» и «обязанностях». Стива Облонский, герой скорее «отрицательный», горячо вступается за право женщины быть независимой и образованной. Его жена Долли, героиня идеальная, столь же горячо возражает ему. Ее поддерживает любимец автора, старый князь, и заявляет, что все эти новомодные женские притязания равнозначны тому, «что я искал бы права быть кормилицей…». А в это время главные герои романа Левин и Кити в стороне от разговора заняты своим особым, «каким-то таинственным общением». Именно в этом таинственном общении, по Толстому, разгадка спора: семья, любовь к мужу, продолжение рода – здесь и только здесь все «обязанности» и все «права» женщины. Это – ключ к роману «Анна Каренина». А спустя еще четверть века, в 1899 году, откликаясь на очаровавший его рассказ А. Чехова «Душечка», Толстой подчеркивает, что высшее назначение женщины даже не столько в воспитании и кормлении детей, сколько «в полном отдании себя тому, кого любишь», и заключает: «Удивительное недоразумение весь так называемый женский вопрос, охвативший, как это должно быть со всякой пошлостью, большинство женщин и даже мужчин!».

Между тем, это «недоразумение» всерьез занимало Толстого. И роман «Анна Каренина» был задуман им в качестве противоядия к очень популярной в ту пору в русском обществе книге английского философа и социолога Дж. Милля «Подчиненность женщины». Эта книга вышла в России в 1869 году, мгновенно разошлась, была несколько раз переиздана. Заметим, что в отечестве были и свои пророки освобождения женщин. Великий поэт А. Пушкин был первым, кто вступил в спор со своим веком о праве женщины на свободу воли и свободу чувства, на образование и самореализацию. И если внимательно вчитаться в роман «Анна Каренина», можно обнаружить, что Толстой спорит даже не столько с Миллем, сколько с Пушкиным. Анна Каренина – антипод героини романа «Евгений Онегин» Татьяны Лариной. Вслед за Пушкиным и передовое общество России увидело в ней идеальный образец «новой» русской женщины. Такая женщина – прежде всего личность, личность самостоятельная, способная к нравственному выбору. В противоположность Пушкину, Толстой был глубоко убежден в том, что женщина тем совершеннее, чем меньше в ней личностного начала, чем полнее она способна раствориться в детях, муже, семье. По Толстому, в женщине в принципе отсутствует способность к нравственному выбору (это привилегия мужчин), в ней может быть лишь готовность понять и принять свое призвание. Как принимает его героиня «Войны и мира» Наташа Ростова в браке с Пьером Безуховым; как принимают его Долли и Кити. Трагедия Анны – в притязании на собственный выбор, на личное счастье.

Толстой убежден, что «…идеал совершенства женщины не может быть тот же, как идеал совершенства мужчины. Допустим, что мы не знаем, в чем это идеал, во всяком случае, несомненно то, что не идеал совершенства мужчины. А между тем, к достижению этого мужского идеала направлена теперь вся та смешная и недобрая деятельность модного женского движения, которое теперь так путает женщин». Эти слова Толстой пишет в самом конце XIX века. Пушкин в начале того же века и, в сущности, по такому же поводу – в преддверии становления и развития нового женского сознания, женской личности – пишет прямо противоположное: «Не смешно ли почитать женщин, которые поражают нас быстротою понятия и тонкостью чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами! Это особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще более просвещенны, более читают, более следуют за европейским ходом вещей, нежели мы».

Эти два подхода к женщине, как два полюса в русском общественном мнении, а точнее, даже в русской социальной культуре, одновременно европейски подвинутой и глубоко архаичной, создавали напряжение, в поле которого разворачивались процессы автономизации индивида, образования ниши частной жизни и – параллельно – становления женского движения, о котором речь пойдет чуть ниже.

Считаем уместным вспомнить рассуждения великого философа Э. Канта по вопросу определения, различения, сравнения мужского и женского «характеров». По Канту, природа, в соответствии со своими целями, четко распределила качества душевного строя между полами, ни один из которых не имеет преимуществ перед другим, и единственное, что требуется от человека в этом смысле, – точно следовать в поведении своему природному предназначению. Какой же набор природных качеств немецкий философ приписывает мужчине? Вот он: благородство, глубокомыслие, способность к преодолению трудностей, принципиальность, трудолюбие, абстрактное мышление. Что касается женщины, то в ней в идеале заложено следующее: красота, чувствительность, скромность, участливость, добросердечность, сострадательность, благожелательность, приятность, благосклонность... Она явно проигрывает мужчине в качествах разума, зато бесспорно выигрывает в сфере чувств. И Кант пишет о взаимодополняющих ценностях каждого пола.

Женщиной благодеяния осуществляются легко, согласно ее природным склонностям, и потому не имеют никакой моральной ценности. Иное дело мужские; ведь поступки из чувства долга всегда требуют как раз усилий и преодоления трудностей. Такого рода поступки с необходимостью включают, по Канту, следование универсальному принципу – категорическому императиву, который рассматривается им как краеугольный камень всех моральных действий. Но женщина вследствие своей природы неспособна совершать поступки, исходя из принципа, значит, опять же в силу своей природы, она не может обладать высшей ценностью характера.

Были ли философы, составляющие исключения из правил, для которых вопрос о женской природе представлял бы специальный интерес? Были. В какой-то, хотя и незначительной, степени к ним можно отнести даже Ж.-Ж. Руссо. Дело в том, что среди философов всех времен бытовало стойкое убеждение в однозначной субординации общественной и семейной сферы в жизни людей. Руссо был одним из тех немногих, кто рассматривал семейную, частную жизнь человека как источник наиболее интенсивных эмоций, наиболее глубоких чувств. Отношения между полами представляют собой, по Руссо, важнейшую часть человеческой жизни. Большая часть его автобиографии, где высвечиваются интимнейшие стороны души автора, посвящена описанию мучений и блаженства любви. Он написал одну из первых европейских новелл «Юлия, или Новая Элоиза», где в основе лежат письма героини и ее любовника, их болезненно-роковая любовь, расставание и последующее замужество Юлии. Руссо, судя по его произведениям, был пессимистом в плане перспектив взаимоотношений мужчины и женщины; но эти взаимоотношения – источник глубочайших радостей для обеих сторон, и никакой субординации между мужчиной и женщиной в них не прослеживается.

Вообще, надо заметить, что философы в отношении рассматриваемого вопроса часто оказывались в достаточно неудобном положении: с одной стороны, начиная по крайней мере с эпохи Просвещения, не признавать женщину полноценным человеком было уже невозможно, но с другой – выяснялось, что ей несвойственны как раз те качества, которые и отличают собственно природу человека от всякой другой. Чаще всего проблема эта так и остается невыявленной. В философских системах Канта и Гегеля мысль об этой, скажем так, двойственной (промежуточной между природой и культурой) природе женщины выражена непрямо, содержится в подтексте. Связано это, думается, прежде всего с тем, что проблема спецификации женской природы не очень волнует немецких классиков, они заняты более масштабными проблемами самоопределения в мире человека как личности, как субъекта. Когда же в русле этой традиции дело доходит до определения места женщины в качестве специального предмета рассмотрения, то она закономерно оказывается за пределами культуры, в том смысле, что субъектом культурного творчества она быть не может уже в силу своей природы.

Стоит ли удивляться, что женщина понимает действительность гораздо хуже мужчины, и познание всегда подчинено у нее посторонней цели, ведь понять истину ради самой истины, понять ценность истины как таковой женщина не может. Но не только мысль женщины скользит по поверхности вещей (в то время как мысль мужчины проникает в «корень всех вещей»), женщина вообще не противопоставляет себя предметам, «она носится с ними и в них». Автор убежден, что «одна из самых важных черт женского существа – это сливающаяся с окружающим жизнь». Не случайно и в рассматриваемой книге на последних страницах возникают вопросы типа «Человек ли женщина, или животное, или растение?».

Однако интересно заметить, что другой известный немецкий философ начала XX века Г. Зиммель, исследуя природу женщины, по сути, с тех же позиций приходит к противоположным выводам. Зиммель сразу начинает с утверждения, что наше рассмотрение человеческой цивилизации не нейтрально в отношении пола, как это может показаться на первый взгляд. При ближайшем рассмотрении очевидна мужская доминанта, позиция же другой половины человечества – женщин – никак не отражена. Аргументы Зиммеля основываются по большей части на критическом анализе гегелевской философии, где искусство, мораль, социальные идеи и теоретическое знание – словом, вся культура – понимаются как попытка человека соединить реальность с Идеей и преодолеть тем самым субъектно-объектный дуализм. Зиммель считает, что принижать женщину только потому, что ей не свойственны эти попытки, абсурдно, поскольку женщина существует на предуалистической ступени (вне субъектно-объектного дуализма), так называемый недостаток логики или разума в женщинах не есть их недостаток, это, скорее, показатель их комфортного существования в жизни, которого мужской пол отчаянно пытается достичь. Главная же ошибка, причина всех видов недоразумений и непониманий по поводу женщины, заключается в том, что мы не учитываем асимметрии – как на эмпирическом, так и на метафизическом уровнях – в природе двух полов. А вот когда мы станем рассматривать различия в поведении и деятельности двух полов в свете априорного принципа, считает автор, мы убедимся, что только мужчины «страдают» в позиции субъектно-объектного дуализма, и многие вещи, которые поражают нас сейчас странностью, загадочностью в женщинах, станут понятны.