Дьявольские трели Никколо Паганини

В 1813 году бельгийский искусствовед и критик Ж.-Б. Фетис получил от Паганини письмо: «Один субъект заявил, что не усматривает в моем исполнении ничего удивительного, ибо отчетливо видел, как во время вариаций подле моего локтя стоял Дьявол, водивший моей рукой и смычком. Мое сходство с ним было объявлено доказательством моего происхождения. Многие решили, что наконец-то разгадали секрет того, что именуют моим удивительным мастерством».

Человек-загадка, Паганини еще в начале своей публичной карьеры сознательно принял на себя роль мистика, чей сатанинский образ был неотделим от всяческих легенд, касающихся его «темного прошлого».

Благодаря живым описаниям свидетелей миланского дебюта музыканта-виртуоза с его знаменитыми «кунштюками», как критики называли немыслимо сложные скрипичные пассажи, и мы вместе с публикой той эпохи можем «увидеть» и «услышать» великого артиста. «Послушаем» репортера лейпцигской газеты Петера Лихтенталя и доверимся его впечатлениям:

«…Все взоры были прикованы к худощавой и гибкой фигуре Паганини, стоящего неподвижно со скрипкой под мышкой и смычком в чутких пальцах, с непроницаемым взглядом на бледном лице. Выждав оркестровое вступление, он наклоняется чуть влево и выносит вперед правую ногу, и в это время его смычок опускается на струны. Звучит сольное ларгетто, и в царстве трепещущих нот слышны шелесты почти эфемерной тонкости (добавлено нами – Авт.). Пронизывая аудиторию горящим взглядом, музыкант медленно доводит смычок до самого его кончика, и одинокая нота преобразуется в угрожающую бурей трель. Что же нас ждет? Наверное, яростное извержение? Легкий взмах запястьем – и из-под смычка раздается бойкий мотивчик. Публика улыбается – вот она, мелодия из балета – как там бишь ее? – ну, в общем, что-то про ведьм.

Начинается первая вариация – натуральный фейерверк из блестящих двойных нот, рулад и стаккато. Публика не успевает опомниться, как уже звучит вторая вариация – пиццикато левой рукой, хроматические пассажи и арпеджио из флажолетов (флажолеты отличаются нежностью и меньшей силой звука, но вместе с тем и некоторой холодноватостью, напоминающей тембр старинной флейты, – Авт.). Знакомый мотив возвращается, чтобы напомнить о себе, и нас обволакивает марево вариации номер три – октавная россыпь на звучной струне соль (как только он умудряется это делать всего на одной струне?).

Наступает кода, и фантастическая смесь из всех «трюков», вихрем проносящаяся через рампу, устремляется в зал. Ноты мчатся с такой скоростью, что слух не успевает за ними угнаться. Мы пристально наблюдаем, пытаясь понять, как он это делает; бесполезно – за одну секунду смычок совершает несколько прыжков по струнам, целиком подчиняясь власти этого расслабленного, на первый взгляд, запястья; казалось бы, он играет без малейшего напряжения. Но вот смычок покидает струну и, взмыв кверху, замирает…

Мы делаем выдох, не осознавая того, что с самого начала коды сидели, затаив дыхание, а теперь спрашиваем себя, действительно ли все это не было сном. Рукоплескания, крики – брависсимо! бис! отлично, синьор! И каждый обращается к своему соседу со словами: «Он волшебник, он сущий дьявол со скрипкой, это невероятно, он сумасшедший, вы видели его глаза?». А Паганини снова и снова выходит на сцену, и театр заходится от восторга…

Этот «эксцентричный человек» производит странное впечатление – длинное туловище, длинная шея, узкое лицо, впалые и мертвенно-бледные щеки, большие черные глаза, крючковатый нос и черные как смоль волосы, более чем наполовину закрывающие его выразительное лицо. А если добавить к демонической внешности непостоянство характера и резкие перепады настроений, то становится понятным интерес публики к такой экстравагантной личности…».

Но именно благодаря необычайной мощи и энергии бившего внутри него эмоционального фонтана Паганини достиг таких вершин. Вся жизнь для артиста была не чем иным, как беспрестанной сменой психологического жара и холода. Эмоции, достигшие крайней степени самовыражения, олицетворяла скрипка Паганини, звуки которой отзывались в чуткой душе Никколо.

Третий ребенок в семье Антонио Паганини и Терезы Боччардо, будущий величайший скрипач всех времен и народов родился 27 октября 1782 года и был назван Никколо. Но прежде его ждали годы учения под неусыпным наблюдением строгого и требовательного отца. Антонио держал в генуэзском порту мелочную лавку и не особенно преуспевал. Ему удавалось прокормить семью продажей мандолин. Вовремя разглядевший способности сына, уже в пять с половиной лет отец начал обучать его игре на мандолине.

Если малыш переставал играть или увлекался настолько, что начинал «экспериментировать» с «новыми, доселе неслыханными звуковыми эффектами, призванными ошеломить публику», отец набрасывался на него с бранью и приказывал вернуться к упражнениям по ведению смычка, составляющим основу скрипичной техники. Веселая воркотня детворы, доносившаяся с улицы, не могла разжалобить честолюбивого родителя; его воля была для Никколо тем бременем, от которого нет избавления. И все-таки наедине со скрипкой он был по-настоящему счастлив. По словам Паганини, «в семилетнем возрасте он освоил азы под руководством отца, имевшего никудышный слух, но страстно влюбленного в музыку».

Вскоре учителем мальчика стал первый скрипач Генуи Джакомо Коста. Профессор отличался консерватизмом вкусов, не выносил новой музыки и тем более той техники, которой она требовала. По его мнению, смычком надо водить строго вверх и вниз, и любые попытки «жонглировать» им или дергать за струны пальцами левой руки, что позволял себе Никколо, вызывали у него яростный протест. Все острее ощущалась их стилистическая несовместимость, и понятия «доброго старого Косты» казались ученику противоестественными.

В это самое время начинающий скрипач услышал игру поляка-эмигранта Августа Дурановского, совершавшего турне по Италии. Юного генуэзца поразили исполнительская манера виртуоза, новизна приемов и усовершенствованная техника, что дало представление об истинной скрипичной игре. Последняя повлияла на многие будущие сочинения Паганини и ознаменовала собой завершение периода ученичества у старых мастеров.

18-летний Никколо едет в Лукку принять участие в конкурсе, где своим выступлением превзошел всех соперников и вызвал бурю аплодисментов. В ту пору, когда молодой скрипач принял решение начать карьеру независимого солиста, практика публичных концертов еще только делала первые шаги, и даже для прославленного виртуоза не было никаких гарантий успеха. В Италии в условиях бурного увлечения вокальным искусством приходилось выступать на театральных сценах нередко в качестве «интермедии», втиснутой между действиями пьесы, оперы или балета.

С 1810 года в течение длительного времени Никколо гастролировал во многих городах Северной Италии, в том числе в Парме, Анконе, Римини, Ферраре. И лишь весной 1813 года он прибыл в Милан – город утонченных ценителей музыки, где магия его необыкновенного искусства взволновала их и без того горячую кровь. Из тени безвестности вышел артист, завоевавший музыкальную Европу начала XIX столетия.

В марте 1828 года он прибыл в Вену, где выступления скрипача стали артистическим триумфом. Здесь все жаждали увидеть знаменитого «иллюзиониста», за которым тянулся шлейф старых побасенок о его дьявольском прошлом.

В день концерта в зале присутствовали все знатоки, которые формировали художественный вкус и мнение столицы. Вскоре музыкальная Вена буквально сходила с ума по Паганини, чье имя пестрело во всех заголовках.

Если добавить к ним придворных и дипломатов, критиков и репортеров, да еще и втиснуть на оставшиеся кресла рядовую публику, то можно легко представить ту картину, что открылась взору исполнителя, когда он вышел на сцену. Наиболее высокой оценкой послужила реакция оркестрантов, которые во время его выступления собрались на сцене и выражали дивный восторг; растроганные до глубины души, «они во всю ночь не сомкнули глаз, думая о нем».

В 1834 году после длительных гастролей маэстро вернулся на родину. Турне, которое начиналось столь обнадеживающе, принесло ему не только непреходящую славу, но и многочисленные сердечные раны и неизлечимую болезнь легких. Покорение Европы состоялось, но на доставшиеся трофеи нельзя было приобрести ни здоровья, ни счастья.

…Еще при жизни Паганини многие специалисты не раз сомневались, можно ли считать сочинения генуэзского скрипача серьезной музыкой – или к ним нужно относиться как к эффектным пьесам, ничего не говорящим ни уму, ни сердцу. Но из опуса 1 «24 каприса для скрипки соло» и Концертов для скрипки с оркестром следует, что этими шедеврами он обессмертил себя как композитор и занял место рядом с Бахом как один из величайших создателей скрипичного репертуара. Они высоко оцениваются как исполнителями, так и слушателями за их оригинальность, разнообразие и строгую красоту.

Выдающийся гитарист, он писал и для этого инструмента. Не меньший интерес Паганини проявлял к ближайшему родственнику скрипки – альту. Со времени Концертной симфонии Моцарта не было написано ни одного значительного произведения с развернутой сольной партией альта. И вот Никколо обратил внимание на его глубоко меланхоличное звучание со скорбно-страстным акцентом в высоких нотах и сочинил Сонату для большого альта с оркестром. А через столетие репертуар этого красноречивого инструмента пополнился композициями Пауля Хиндемита, Уильяма Уолтона, Белы Бартока.

…Дух смертельно больного артиста оставался несломленным, но тело ему уже не повиновалось. 27 мая 1840 года Никколо Паганини скончался, отказавшись от исповеди. Разразился скандал, и епископ распорядился не хоронить его в освященной земле. Родственники и друзья вместе с Ахиллом, сыном покойного, подали прошение в суд, но все оборачивалось в худшую сторону. Церковники оставались непреклонными. По их словам, Паганини вел порочную жизнь и умер нераскаянным, забыв о христианском долге.

Лишь через 4 года после смерти его удалось похоронить. На месте окончательного упокоения музыканта воздвигли памятник, эпитафия на котором гласит: «Здесь покоятся останки Никколо Паганини, скрипача, вдохновлявшего Европу своей божественной музыкой и непревзойденным талантом, даровавшего Италии великую и беспримерную славу».

…Давным-давно – а было это в 1742 году – мастер Гварнери дель Джезу вдохнул в созданную им скрипку душу, Никколо же заставил ее звучать трепетно и страстно.

Вот уже два столетия безутешная «вдова» Паганини хранит память о своем господине. Иногда известные музыканты наезжают в Геную и заходят в палаццо Турси (на улицу Гарибальди), чтобы посмотреть на это чудо искусства и даже поиграть на тонких струнах любимой скрипки артиста. И тогда его верная подруга возвращается в прошлое, к тому счастливому времени, когда им рукоплескал весь мир…

И сколько бы рук ни прикасалось к ней, она не может не чувствовать, что только маэстро Паганини, этому феноменальному кудеснику, было дано владеть всеми тайнами ее одинокой души…