У каждого поколения – своя война

Протасов Геннадий Иванович, 1926 г. рождения, дедушка моей подруги, Ирины, живет в Юркино, на высоком берегу Ветлуги, с женой, Капитолиной Ивановной. В районе сейчас тихо: лесоучастки и лесозавод с начала 90-х закрыты, с конца 80-х годов накатывает и откатывает вопрос о затоплении поймы водохранилищем Чебоксарской ГЭС, угодья вокруг давно распроданы, сараюшки на Ветлуге рыбаки теперь предпочитают закрывать гаражными замками от мародеров, осенью постреливают. Пока в уток.

Иринка говорит: «Однажды приснился сон: будто я встаю, а Ветлуга прямо у порога плещется…» Оказавшись в Юркино в ее новом бревенчатом доме, я испытала странное «дежавю»: дом, был как две капли воды, похож по планировке на дом моего дедушки, Ивана Степаныча Копылова, построенный на Луговом переулке, в Йошкар-Оле, в середине прошлого века оршанскими плотниками по канонам Вятского края. Вот здесь должна была быть печка?

– Была! Подтопок оставили на память! Дом яранские плотники рубили: дед родом из Торопово Яранского уезда Вятской губернии, – сказала Ирина. – Можем в гости сходить, он в Юркино, как пришел с войны, так и живет.

– Он реально воевал? Без шуток?

– Какие шутки? Это ж мой дед! Ты чо?!

87-летнего Геннадия Ивановича с супругой, Капитолиной Ивановной, мы застали в бане. Настоящая русская баня, как «второе пришествие», – после надо понять, на каком ты свете. Геннадий Иванович вышел из нее вертикально, залечил до крови пораненную руку, выпил чаю; через 30 минут мы разговаривали делах 70-летней давности.

– В Юринский район привез меня в 1936-м отец. Родная наша деревня – Торопово Яранского уезда Вятской губернии. Отец там окончил 4-классную церковную школу, в 26-м я родился, нас семь ртов было в семье, мать умерла, отец поженился заново, вместе стали проживать. Колхоз лен сеял, все женщины работали, паспортов никому не давали, но отец паспорта добился: он охотник был и всем охотиться давал, – он с паспортом зимой через Яранск уходил на заработки в Йошкар-Олу (тогда «город Красной» был). В 36-м он привез меня сюда в Козиково: новый лесопункт построили, и он в нем продавцом работал. Там у нас Кума речка была (ударением на «у»), впадала в Юрангу (ударение на «ю»), та – в Ветлугу. По ней тогда всё – деревни-деревни: Большая С…., Малая Юранга, ………….…. А в Кузьмино жили марийцы, отшельниками. В 1939-м в Кузьмино построили колонию строгого режима. Из Козьмодемьянска осужденных гнали пехом: лесоразработкой занимались. На Ветлуге вязали, гнали до Троицкой, там дальше отправляли. Озеро Огибное – там тоже в 1939-м жили…

Отца в войну сразу забрали в армию. Осталось нас пять ртов, я до 43-го толкал лес всё лето. Начальник лесопункта в Козиково был Пигалев, мы с ним разругались, он позвонил, и с меня «бронь» сняли. И пошел я в лаптях в армию в ноябре 43-го.

Шел до Мелковки. Попросился у одной тетки ночевать, пустила: одна жила. Лапти повесил сушить, утром в сапоги переоделся и в Юрино пошел, на сборный пункт. Оттуда дали повозку и женщину (повозка для вещей), а мы пехом через Липовку в Коротни, потом в Арду и до Йошкар-Олы. Пока в Коротнях стояли, я перешел по торосам Волгу в Козьмодемьянск к родственнику, на паровую мельницу. Тетка наложила мне на утро мешок сухарей. Прихожу в Коротни, в Дом Колхозника, – а нет наших никого, ушли! Догонять,– а я с мешком! И вдруг какая-то женщина… Римма, дает мне салазочки… Бросишь потом, говорит. «Римма» звали, – на всю жизнь запомнил… В Арде, догнал своих!

Пришли пешком до Йошкар-Олы, на пересыльный пункт. Ребят на заводы направили по росту, по болезни в Челябинск, на Урал, – работать в тылу некому было. Остальных повезли на поезде в Казань, оттуда в «телятнике» – на Москву. Ноябрь месяц, печки не было. Доехали до станции Селикса Пензенской области. Там у них лес другой, лиственной... И в этом лесу Запасной стрелковый полк.

Казарм не было, землянки дохлые, дом только у командира. Кирпичной. А нас – по-пластунски учили всё…Говорили, было 10 тысяч в том полку. Скудно было там очень, спать негде, в землянке трехъярусные кровати, ни матрасов, ни подушек. Территория огорожена колючей проволокой, как зона в колонии. Топить – опять надо было лес рубить, а нечем! И вот, мы «сапёры», по два человека выходим: липа попадется ли березка сантиметров десять толщиной, её лопаткой и долбишь! Подрубил, повалил, сучки обломал, или повалил старшина, тогда мы ее – на плечо и в часть. Вся рота в землянке – 120 человек – этим отапливались! В казарму, то есть в землянку, принесешь, а пилить нечем. Вот ведь сталинские времена! Он же не готовился ни хрена! Жалеют ещё некоторые… Чо его жалеть-то!? Бандит этит, только народ уничтожал!!! И как теперь обратно? Ломать – этой же лопаткой. Лопатки-те поломаны все были. Старшина пойдет, договорится в соседней землянке, принесет пилу, одной пилой все роты и пилили. Дрова эти тлеют, не горят, бочка-то почти холодная (из бочки сделана буржуйка (печка). Землянка не прогревается никогда: земля вынута, внутри она – вертикально жердями, а сверху чем-то крыта была, не знай, тесом, наверно. У нас в республике таких лагерей тоже было: Суслонгер, Сурок, Йошкар-Ола, – тоже досталось людям: кто воровал в войну, а кто с голоду помирал. Вот где народ гробился.

Тогда, на станции Селикса тоже было много «разных». Выведут нас на учения из зоны полка, – женщины стоят у проходной, у колючей проволоки, продают продукты, картошку там еще что, охота ведь всем есть, а денег-от нет: из деревень приходили, им ведь тоже надо было питаться, детей кормить, деньги нужны были, такое положение было. И вот у меня деньги были. И вот я смотрю: оно – вроде как булка! А оно что сделано: картошка вареная, и вот она, значит, раздавлена плашмя, а с другой и с этой стороны в муке обваляна! Вот сколько было денег – а раза два так приходилось! Командир взвода разрешал выходить за забор на пятнадцать минут только тем, у кого деньги были. Хорошо, мне мачеха, Евгения Петровна, дала на дорогу, для всякого случая. Так вот «учили» нас! От голода ничо на уме не было, только как бы где поесть чего-нибудь: зима, холод, неделя прошла, а мы всё в своем, гражданском. И вот нас в баню повели… Не баня, а опять землянка. И вот чаны деревянные там такие стоят, краны у их все, скамейки, щас как помню… и все давай скорей мыться. Налил, значит, я – а шайки деревянны (металлического нигде ничего нет), старшина кусок мыла небольшого всем дал, – только голову намылил (мочалки нет, потом хоть мочалки были из лыка), – кричат: «Вода кончилась!» А холодина в бане! Рота встала на скамейки и около чана этого, он деревянный был, как бочка большая, стояли полчаса. Старшина говорит: «Потерпите, дадут обязательно». Дали горячую воду. Шайку налил я, – а кранов всего три ли-четыре… Стали выходить, – старшина спрашивает: «Какой размер кальсоны? Аботинки?» – А я знаю? В лаптях всё ходил, за сестрой ботиночки донашивал. Надели ботинки, белье какое подошло, обмотки, носки. Правда, не носки были, а так себе. Старшина говорит: «Ваша одежда теперь никуда не денется, демобилизуетесь, вам её вернут». – А на кой она нам вся изодранная нужна? Ну, прямо, ну, чудо было такое, кругом обман! На кроватях ни матрасов, ни одеял, ни подушек! Шинель на себе, в головы, и под себя! Ботинки, дрожишь, успеть бы утром надеть: подъем за двадцать секунд. Прыгнешь сверху, ботинки не успеешь замотать, а старшина у выхода кричит: «Что, не успели выйти?! Давай все назад, ложись!» И опять подъем! Вот так тренировали! Выходов было в землянке два, в длину. На физзарядку через тот, дальний, поднимали. Со сна спутается всё. Бардак! Двери внутрь открывались. А кормили чем: на первое листки капустные плавают в похлебке и перловая крупа. Ложки деревянны, шайки деревянны, был продет такой рычажок, – на взвод строго одна шайка супа. И всё!..

Вот тогда я и понял, что такое Сталин: грузинский бандит! Как он тогда к власти пришел? Генеральным секретарем его – кто?! От ленинского пути отошли. Что Ленин давал, всё правильно было, а чиновники Кремля всё на себя переделали, на народе выигрывали только! Хрущев хотел Америку обогнать по зерну, по мясу, всех кукурузой накормил, кукурузу все сажали, потом нашли Брежнева, при ём тоже хорошего ничего не было. Горбачёва нашли: секретарь обкома комсомола Ставропольского края, трактористом, комбайнером был,– чо в ём толку? Ельцина нашли, жулика, только французский коньяк лопал первый президент России. Он в Германии Путина нашел… Так и идет бардак по России: от Кремля до сельсовета никто об народе не беспокоится, не заботится! Зарплату и пенсию не поднимают, а начальники оклады себе нахватали по 20-25 тысяч в месяц! При СССР секретарь Обкома 600 рублей в месяц получал, техничка тут же работала за 35-40рублей! Но цены были дешевые, особенно при Горбачёве. Всё размотали. Хрущев (Хрущак) хоть по 58-й статье неправедно осужденных многих освободил. Но и то с какой задачей: «без права прописки по городам», только где очень требуются люди, по регионам, – туда пусть едут. В Марийскую людей надо было: в Юркино крупный лесопункт был, потом лесокомбинат из Козиково перевели. Нарынский, начальник лесопункта, рядом с нами жил, на другой улице, он рассказывал: «Посадили по 58-й статье, не знай, за то, что я «враг народа»! Не только меня, сколь полковников посадили!» Он был военный майор, в части командир батальона, выпустил его вот Хрущев, Никита Сергеевич. У нас тут было их несколько, по 58-й.

Еще один был, Левенштейн, Генри Рудольфович. Он был студентом в Москве, в медицинском, по 58-й его сюда направили. Хороший мужик. Не помню, где до этого, в какой колонии он был, а здесь он был медиком в лесопункте, спортом занимался, в футбол играли и так далее. На аккордеоне он играл, аккордеон «три четверти» был. А я в армии тоже немножко играл, он мне играть доверял: в клуб вечером молодежь собиралась, я вальс «На сопках Манчжурии» играл (больше ничего не мог). Он немножко поиграет и уйдет: женился тут на местной… Потом себя прославил, на всю республику Марийскую: он же ездил по другим регионам, немецкий знал хорошо и, как турист вроде, был везде. Его по республике вроде как все вспоминают. Женился на учительнице, немецкий преподавала, но плохо, а он немецкий знал хорошо. И дети у них были, в Йошкар-Ола сейчас живут, наверно, в институте работают. А он ездил по другим регионам, фотографировал всё и себя прославил. Он здесь был за главврача: разбирался, обращались к нему, все-таки половину института кончил медицинского, а ведь тут не было ничего, только амбулатория, как сейчас. А травм-то сколь было: лес ведь ворочали, пилы, тяжести! Потом еще пожар в заводоуправлении устроили: весь архив с документами людей, с трудовыми книжками, карточками за все годы сгорел в одночасье! Горя-то сколько! Уж вроде война прошла давно, щас большой поселок, но завод закрыт, работы нет, кругом дети, старики, – больницы как не было, так и нет! Рожать теперь даже в Юрино – отделения нет! В Йошкар-Олу, за 200 километров рожать ехать! А кто повезет?! – Не думают об народе!

Сталин вот тоже не думал, и – война!..

… Разговор наш внезапно был прерван. Вбежали с улицы, просили вызвать скорую. На шоссе перед домом молодая пара разбились на мотоцикле.

Женщина с выбитой из виска кровавой пеной и порванным носом лежала на боку, мужик, разбитый в кровь, был в доску пьян. Воскресенье, в амбулатории никого, в Юринской больнице (10 км от Юркино) объявили аврал, собрали врачей; геологи предложили помощь в доставке, вызвали милицию. Скорая приехала через 50 минут. Водитель вытащил грязные носилки, сказал: «Грузите!» – и отошел. «Хватит снимать-то!» – гаркнул кто-то. Выключила камеру и, зажав возле головы женщины мудру «спасающая жизнь» на обеих руках, читала подряд все молитвы, какие знала; женщина открыла мутные глаза и говорила. Подлетела Ирина на своей машине, с медсестрой амбулатории, бинтами перевязали голову женщине, вкололи анальгетики. Пустая «скорая» приехала через 50 минут. Шофер кинул одни грязные носилки на асфальт: «Грузите!» – и отошел. Женщину перевалили на носилки, поставили на пол машины, рядом на картонку от телевизора сложили мужика.

Через полчаса приехал участковый. Постоял на помытом шоссе. Свидетелей не было.

Женщину звали Земфира. Говорят, ее удалось спасти. А ребенка, который оказался в ней, нет.