Портсигар

С Иваном Аксеновичем мы встретились в бане, – где можно разговориться так откровенно и доверительно, как не в бане? Он тихо рассказывал:

– Служил я в тридцать второй Краснознаменной дивизии, которая отличилась на Хасане. От Хасана у меня долго, пока не утерял, оставался памятный подарок командира полка товарища Ефремова – портсигар с рисунком палехской работы. Со сродным братишкой Санькой нас и к медалям представили, да меня вычеркнули. Происхожденьем не подошел: считался сыном кулака, потому что бросили там все в деревне да и ушли в город. И – нет. Не наградили. Обидно было по первости, да на Западном фронте мы их, наград этих, наполучали снизу доверху, во всю грудь.

Сказывают, будто с Дальнего Востока сразу нас под Москву бросили. А ведь первую-то медаль мне выдали за оборону Ленинграда. Воевать, правда, пришлось недолго, отбили два немецких наступления – танков с мотопехотой. И все. И шабаш. Мы еще до войны освоили стрельбу из орудий на полной топографической основе. Так что цель поражали обязательно... Вот и под Ленинградом. Доброго отпора немцы не ожидали и скоро сами перешли к обороне. Тогда по приказу Главного командования направили нас под Москву. Погрузились в эшелоны, поехали. О себе-то мы были хорошего мнения. Думали: раз перебрасывают на опасные направления, значит, мы палочка-выручалочка. С песней ехали да отсыпались дорогой. И привезли да поставили... Куда бы ты думал поставили? На Бородинское поле, возле Можайска! Рассказали историю восемьсот двенадцатого года, как будто мы сами не знаем. Следов прошлой войны, конечно, не осталось – одни памятники. И деревни вокруг, много, не как у нас, в Сибири. Поле, конечно, поистоптано, кровью полито, заросло все травой да осинником. Память одна осталась: «Ребята! Не Москва ль за нами?»

Ну, было дело. А теперь – вокруг не вовсе еще пожухлая трава. На убранных полях золотилась стерня. Вдали это, откуда шли французы.

День стоял ясный, мы радовались ему безотчетно, хотя скорей бы печалиться. Потому что еще на подходе к позициям прилетели немецкие «юнкерсы». Возвращались они налегке. Отбомбились, видно: нас обстреляли только из пулеметов. Чтобы шибко-то мы не задавались. Скоро стали облетывать и разведчики, рамы ихние. А все равно было хорошо. Посреди зеленеющих полян и раззолоченных березок солнце высвечивало тесовые и черепичные крыши деревенских домиков Бородина и Семеновского, меж которыми в давнюю пору, почти двести лет назад, стояли русские войска и где разыгралась кровавая битва с войсками Наполеона Бонапарта. Бородино справа от нас, Семеновское слева. Чуть подалее, слева тоже, Шевардино, там состоялась с французами пробная схватка. Перед нами пролегала дорога, соединяющая эти исторические деревни. По ней мы и прибыли. И долго еще после нас строем шла пехота, двигались машины с боеприпасами, лязгали гусеницами танки, фыркали тягачи с тяжелыми орудиями. Мы – это все сибиряки в основном. И укрепляли нас танками и артиллерией из резерва. Танки сразу закопали – жалко подставлять под немецкий огонь. А пушки поработают. Все это шло, урчало, топало, спешило занять свое место перед боем. Слово «бой» витало в воздухе, никто не робел, ну, может, кто и виду не показывал, да мандраж-то сам по себе лихорадил: не к теще на блины приехали. Да противник и стоит того: допер-то аж докуда. С ним и предстояло померяться силами.

За старинным селом Семеновским, слева, стоит женский монастырь, обнесенный побуревшей от времени кирпичной стеной. Построен он вдовой погибшего на этом поле русского генерала. В советское время его приспособили под музей русской славы. За порыжевшей стеной золотились купола церкви. Монастырь с церковью мы и взяли за ориентир. За спиной у нас, неподалеку, шумит на ветру осинник, наполовину уж облетевший: палым листом все там вокруг усыпано. Туда мы отвели лошадей – подалее от горячего дела. Их сохрани перво-наперво, – без них что ты за артиллерист?

В дальнейшем оказалось – не такое уж это безопасное место: пулями да осколками так этот осинник постригло – стал он ниже наполовину. Лошадей тоже выбило наполовину...

Вот тогда и разглядел я, сибиряк-то, природу России: родной она мне показалась – с чего бы? Ведь первый раз после Сибири все это увидел, и не выразить тут своего переживанья: удаль не удаль, печаль не печаль – подыщи-ка подходящее слово. Но на счету у нас были не часы, а минуты. Окапывались, пристреливали орудия на местности, налаживали связь. И без маскировки тоже нельзя, не к параду готовились; на пушки накидывали сети, что нужно – прикрывали травой и соломой. Командир легкого артполка товарищ Ефремов, который на Востоке вручил мне портсигар, лично сам все досматривал. То и дело явится перед нами.

– Как, братцы, выстоим? – спросит.

– Должны бы...

– Как это «должны»?

– Дак выстоим, куда денемся!..

Разговором останется доволен, хоть разговор на войне не самое главное. Было тут работы командиру дивизии товарищу Полосухину. Его узнавали по внешности: энергичный, подтянутый. Пылит на своей эмке вдоль фронта – сорок километров, расстояние как раз для трех дивизий! А мы одной заступили это расстояние. Потому особенно уж надо комдиву за всем доглядеть. Выйдет из машины, постоит, подумает. Посоветуется с командирами. Поедет дальше. После войны, когда уже и Сталин помер, вычитал я в книге товарища Жукова, что надвигался на нас тогда механизированный корпус генерала Гепнера, вооруженный до зубов и с большим боевым опытом. Три дивизии танковые, да еще механизированная. Ну, это ладно. Дак они же поддержаны авиацией! Ох, эта поддержка!.. Она не давала нам поднять головы. Что нам известно было? Бой неминуемый – значит, надо драться, остальное все трын-трава. Мы были кадровые и гордились этим. И вооружены – пушки-то, слава Богу! Командир полка прошел не одну войну, лучше знал, что нас всех ожидает. На мне, помню, задержались его глаза: вспомнил, возможно. Тогда не знали, что видим его последние разы. Не представляли же, какой вал огня на нас катится. И что рубка предстоит, и что все-то мы, возможно, последний раз видим друг дружку. Такая работа нас ожидала за Москву.

Подъезжали к позициям, думали: сменим тех, которые ранены, измотаны да устали смертельно. Оказалось, менять некого: позиции надо было еще создавать, оборудовать. На восток тем временем по одному – по два, а то и по десятку шли-брели красноармейцы в форме, с винтовками, шуршали листья под ногами – дорогу выбирали больше лесами да перелесками. Мы называли их «псковскими», задерживали, ставили на позиции, рядом с собой, и скоро они успокаивались, потому что видели, что все здесь на войну налаживается. Вместе копали, долбили, насыпали брустверы.

Немецкие разведчики, рамы ихние, висели поодаль от нас постоянно. «Юнкерсы» прилетали, не давали поднять головы! Но мы все же выбирали минуты, потому что земля – надежа наша. Отдыхали, только когда перекуривали. Я с удовольствием доставал свой портсигар, показывал товарищам.

Поступили сведения, что по шоссе к нам идет большая колонна танков. Первый вступил с ними в бой тяжелый артполк, где служил мой сродный братец Саня. После Хасана да полковой школы его перевели в тяжелый артполк. Командовал расчетом. С ним мы росли вместе, и играли, и шкодничали. По девкам бегали тоже. Батареи их полка были на механизированной тяге – они и выдвинулись вперед и стали за лесными колками. Молоденький лейтенант Аксенов залез на дерево с планшетом, с картой, с телефоном. Смотрит в подзорную трубу: ага, идут. Нахально: по большаку – средь бела дня! И получилось, как в той песне: «Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися. Да мы сами не робели, сами задиралися».

Дак обстреляны мы были, после Хасана многие из нас прошли полковую школу, так что работали как по нотам. Колонна была так длинна, что конец ее был не виден. Откосы на дороге высокие, кюветы глубокие, если что – развернуться непросто. Молоденький разведчик Аксенов все это и сообразил. Штабную машину пропустил, удары навел на танки. Со второго снаряда на переднем башню сорвало и поставило поперек. И еще по одному навел удары для верности. Так что километровая колонна остановилась. И повел тогда корректировку на последние танки. Разбил и последние, чтобы назад не было ходу. И доложил командованию: колонна танков остановлена, ждет дальнейших действий. Огонь открыли все батареи, лейтенант Аксенов направлял огонь на уцелевшие танки, и артиллерия их выбивала успешно.

Гром стоял обвальный, а мы не глухие, слышим этот разговор доходчивый. По колонне! Беглым! Горит все, земля горит, канонада доходит отрадным грохотом. Боевое охранение рвется в бой, чтобы добить уцелевших, да хода ему не дали: занимайся каждый своим делом. В дивизии так заведено: каждый своим. Грохнул еще один взрыв – уцелели ли стекла в ближних домах, неизвестно. Это саперы взорвали мост. Неказиста речка Солоча, да берега обрывисты, – теперь немцам надо в обход. И снаряды рвались в танках, и бензобаки полыхали. Так что дорога пластала кострищем. Ночью зарево хорошо виделось! Уцелевшие водители боялись к ним подойти близко – рвались они и жарко горели. Оттуда и на следующий день все наносило гарью. Металлолому там – поди, расчистки на целый день!

Большая немецкая атака была отложена на сутки. Тяжелый артполк тем временем занял свои позиции, чтобы еще раз, как надо, встретить противника. Известие мгновенно облетело наши боевые порядки, обогрело на осеннем ветру. Получили задаток гости незваные!

Утром загудели, заурчали тяжелые танки, растаскивая и сталкивая в кювет покореженные свои чудища. Налаживали и мост через речку. Дошло ли до них, что нарвались на кого-то, кто их не боится и с кем лиха натерпишься? Погода наутро выдалась, как назло, ясная. Спозаранок прилетели разведчики, рамы сменяли одна другую: похоже, интересовала их всякая происходящая у нас мелочь.

Да что разглядишь с расстоянья? Не душу ли сибиряка? И начались бомбежки, обстрелы. Голову приходилось прятать, иначе пропадешь. Вот провоевал я всю как есть войну, до последнего выстрела, а к бомбежкам так и не привык. Падает на тебя громадина и, как собака, не к добру, воет – нарочно ведь сирены на бомбы ставили! Переживешь один налет, а тут другой. Кряду до пяти раз прилетали. Зенитки работали, но и по ним наносили удары. Погибали ребята... Санитарным машинам тоже доставалось: для фашистов красный крест ничего не значил. Ждали мы своих ястребков как чуда, да уж нет так нет. На Хасане, там дождались их, краснозвездных. Сбили японский один, у нас на виду, за остальными не полетели. Покружили только над нами да покачали крыльями. А тут от своего бессилья только и переживаешь: тебя гвоздят, а тебе – нечем. Что карабин твой? Родная земля – вот она и спасала.

Когда все закончится – тишина зазвенит вокруг. Не к добру ведь, опять думаешь, и тишина-то зловещая. В который раз осмотришь да огладишь рукой свою семидесятишестимиллиметровку... А уж пошли они – легче сделалось. Одно дело – ждали, другое – пришла же пора рассчитываться. Жить тебе самому или не жить – об этом не думаешь. Некогда. Наступали они не по дороге, осваивали поля. Шахматным шли порядком. На неровностях – на ямах да на буграх – покачиваются да переваливаются. С той же стороны, откуда и французы. Значит, бой опять за Москву, он и будет чего-то решать, но как он сложится? Поднялся во весь рост наш товарищ Зеленов. На Хасане он командовал батареей, а тут – дивизионом.

– По фашистским танкам!.. Прицельным!..

Встал комбат, товарищ Гольфарб.

Встал я у своего орудия.

Начинается работа – успокаиваешься: ни спешки, ни нервов. Пальба началась, но пока без попаданий. «Наш» танк сменил направление. Еще сменил – новые хлопоты. Ага! Один подорвался на мине! Первая радость – значит, одним злодеем меньше, значит, сколько-то наших останутся жить на земле. О саперах много не говорят и не пишут, тихо они делают свое дело. Без «ура», без мата. Инженеры!.. Снаряды ложатся в том же порядке, как они идут, да пока мимо, но, похоже, никого это не беспокоит: получат свое, никуда не денутся. Разве что холодок по спине пробежит: ведь идут. Вперед идут! Иные уже делают остановку, открывают огонь. Бьют осколочными... Вот из передних один ткнулся в бугор, уперся, будто сдвинуть хочет, и крутит траками. И загорелся! Еще один... Выходит, не заколдованные! Опять один будто бы уронил ствол пушки и приподнял корму. Тоже гусеницы продолжают работать. Раздался взрыв. Остался ли кто живой? Ушли, возможно... Пехота ведет огонь. У ребят свои хлопоты: отсекают десант, добивают танкистов, радостно на них поглядеть. Бородина захотели, сволочи? Москвы захотели?!.. «Мой» танк, наш-то, все шел. Сделал по нам выстрел. К земле припали. Нехорошо, братцы: опередил. Но с Андреем Торопцевым мы изучаем его зигзаги. Номера наши – Коля, Степа, Илья, эти бегают, впрок подносят снаряды: бой-то обещает быть жарким. Вот у «нашего» возникло на дороге препятствие: что делать будешь – не обходить ли? Пушку навел. Ба-бах!.. Крутнулся, как шальной, на одном месте, сверкнул траками, крест показал на боку... Нет, мы с Андреем не ушли, осколки нас не заставили покинуть поста.

– Огонь! – скомандовал я во все горло – боялся, Андрей не расслышит.

Он выстрелил. Есть!.. Ну, фашисты, вылезай, если остался живой кто... У Андрея на лбу кровь. Перевязал его Илья, который прибился к нам вместе с прочими «псковскими». Наводящий занял свое место, на мое предложение отправиться в санбат помотал головой. Кацап упрямый.

– Бронебойным! – ору, хотя Андрей без меня знает, что бронебойные сейчас – первое дело. – Огонь!..

Танк встал. Илья дослал новый снаряд.

– Огонь!

Горели танки тут и там по всему полю. Пальба, казалось, еще усиливалась. Они начали выходить из боя. Пятились, шли задом, не рискуя поворачиваться. Что ж так рано выходите? С чего бы это, господа?

На позиции грохотали взрывы, свистели осколки. Дальнобойную вызвали, гады. Первым делом к земле припали – и в траншею. Отсидимся. Небось, еще придут, не в последний раз. И еще один подорвался. Ах, золотые вы наши ребятушки, цены вам нет!

Окончание следует...