«Какая бездна поэзии в “Онегине”»!

Так начинался еще один оперный шедевр великого русского мелодиста, который создавал не музыкальную иллюстрацию к пушкинскому роману, а самостоятельное драматическое произведение. Чайковский не заблуждался: он знал, что «сценических эффектов и движения будет мало в этой опере». «Но общая поэтичность – говорил он, – человечность, простота сюжета в соединении с гениальным текстом заменят с лихвой эти недостатки».

Героев этой «энциклопедии русской жизни» композитор видел по-своему и придал поэтическим образам сценическую четкость и законченность. Так, он подчеркнул в Татьяне не девичью робость и мечтательность, а сердечность, душевную энергию, жажду жизни. Ту же благородную пылкость души Чайковский высветлил в Ленском, противопоставив ее неверию и опустошенности Онегина, этого «холодного денди, до мозга костей проникнутого светской чопорностью».

Влюбленный в своего героя «с безумной душой поэта», Пушкин все же слегка иронизирует над ним:

Чайковский осмелился изменить ситуацию, начертанную поэтом. В романе мужем Татьяны является титулованное ничтожество:

В опере же это благородный, сильный и независимый человек. Безумно любящий Татьяну, он стал ей опорой и другом жизни. Так в «лирических сценах» Чайковского появился новый персонаж – князь Гремин.

Весть об опере привлекала внимание людей прогрессивной мысли. Знающие толк в музыке Толстой и Тургенев обменивались письмами, где Лев Николаевич писал автору только что появившегося романа «Новь» о том, что его «очень интересует “Евгений Онегин” Чайковского».

«Немедленно» присланный в Париж клавир оперы дает возможность Тургеневу познакомиться с музыкой и сообщить графу: «“Евгений Онегин” прибыл сюда в фортепьянной партитуре. Госпожа Виардо начала разбирать эту вещь по вечерам. Несомненно, замечательная музыка…».

Но вспыхнувший было интерес Толстого к этому сочинению вскоре угас. Литературный «пророк» Федор Достоевский вообще обошел оперу полным молчанием. Не оценили ее и критики – ни Владимир Стасов, ни близкий друг композитора Генрих Ларош. И хотя в июне 1880 года Москва отмечала пушкинский юбилей, как ни странно, музыкальный «Онегин» остался в тени. Но Чайковский считал для себя большой честью исполнение во время этих торжеств отрывка из спектакля – сцены письма Татьяны, партию которой пела Климентова-Муромцева (на снимке).

Чайковский знал, что Пушкин, этот гений рифмы, лукавил, называя роман как «небрежный плод своих забав». И хотя работа над «Онегиным» шла довольно легко, однако это сочинение писалось более семи лет – дольше, чем любое другое. Поэт трудился над ним в Кишиневе и Одессе, в Петербурге и Михайловском. Болдинской осенью 1830 года, наконец, была завершена последняя «полупечальная» глава.

Несмотря на пестроту и разнообразие картин, настроений, произведение воспринимается цельным благодаря присутствию в романе автора как свидетеля и даже участника событий. Едва успевая за бегущими рифмами, поэт чувствовал потребность в самовыражении и в послании к Антону Дельвигу сообщает: «Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя».

Закончив «Онегина», Александр не без грусти окидывает взглядом тот долгий путь, который он прошагал вместе со своими любимыми героями:

Каково же было поэту услышать оценку литературного Парнаса, и в том числе друзей Бестужева и Рылеева, не особенно принявших пушкинское «собранье пестрых глав» и ставивших его новое детище ниже «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана»!

…Окрыленный успехами в композиции, Чайковский с радостью сообщает: «Я написал эту оперу, потому что в один прекрасный день мне с невообразимою силою захотелось положить на музыку все, что в “Онегине” просится на музыку. Я это сделал, как мог».

И спустя много лет советский музыковед отмечает «весеннюю свежесть и новизну» музыки оперы, «как от ландышей в лесу, от первого зазеленевшего куста расцветшей сирени».

…Появление «Онегина» вызвало большой резонанс в Европе. Композитору было всего 37 лет, а имя его уже пользовалось почетом и вниманием во Франции, Англии, Германии. А в Кембридже один англичанин, профессор музыки, в беседе и Иваном Тургеневым сказал, что «Чайковский – самая замечательная музыкальная личность нынешнего времени». Да и историк культуры Йельского университета Александр Познанский не обошел «самого русского» композитора превосходными эпитетами. В его понимании этот прекрасный мелодист с удивительно смелым и оригинальным мышлением в своем творчестве является непревзойденным «гением эмоций».

Тургенев, в отличие от своих друзей-писателей, продолжал размышлять на тему оперы. Он критиковал либретто, но музыкой не переставал восхищаться, как и в момент знакомства с ней. Из всех сценических персонажей Иван Сергеевич выделял Ленского, и этот поэтический образ ему нравился именно в трактовке композитора. «Для меня, например, Ленский у Чайковского как будто вырос, – говорил он критику Николаю Кашкину, – стал чем-то большим, нежели у Пушкина». Безусловно, суждение Тургенева вносило настоящий диссонанс в гармонию установившихся представлений. Особенно негодовала литературная элита – ведь Пушкина превзойти невозможно! Да и сам Чайковский был «очарован стихами Пушкина», его колдовским искусством, увлекающим чистотой любви героев, их возвышенными мечтами и стремлением к идеалу. Но некоторые изменения текста, называвшиеся композитором «святотатственным дерзновением», были вызваны его сценическими решениями.

Искренне заинтересованный сюжетом, во время работы он «таял и трепетал от невыразимого наслаждения» и «ходил в то время… окрыленный, как будто вот-вот унесется куда-то». Композитор мечтал, чтобы на слушателе отозвалась хоть малейшая доля того, что пришлось испытать ему самому: «Я буду очень доволен, и большего мне не нужно». Своего «Онегина» Петр Ильич мечтал увидеть не на императорской сцене с ее рутиной и пышностью постановочных штампов, губительных для этой оперы, а в исполнении учеников Московской консерватории. Уже на репетиции он был обрадован энтузиазмом и творческим подходом исполнителей к своему сочинению.

Николай Рубинштейн, который обычно бывал скуп на похвалы, признался, что «влюблен в эту музыку», что это – крупное достижение русского искусства. Сергей Танеев, собираясь высказать свой восторг перед сочинением учителя… разрыдался. И при случае Чайковский пишет ему трогательное письмо: «Милый Сережа! Вы не поверите, как меня радует, что “Онегин” Вам нравится. Я очень, очень дорожу Вашим мнением. Мне нужно от Вас… правды, благоприятной или нет – это все равно».

Первая постановка была осуществлена в московском Малом театре под управлением Николая Рубинштейна. Зрительский интерес к опере был настолько велик, что зал театра едва вмещал всех желающих. И только через четыре года «Евгений Онегин» пришел в Большой театр, а спустя еще три года был поставлен на сцене Мариинки.

Успех все возрастал, попасть на спектакли было трудно. Вскоре опера прошла в театрах Харькова, Киева, Одессы, Тифлиса, Казани, а затем и за рубежом: в Праге, Гамбурге. Западные коллеги приветствовали появление нового оперного шедевра, а знаменитый чешский композитор Антонин Дворжак с похвалой отозвался о «теплом чувстве» и «поэзии “Онегина” – музыке, манящей к себе и проникающей так глубоко в душу, что ее нельзя забыть». Чуткий художник, каким был Дворжак, не мог не испытать потрясения от оперы. Одна сцена письма Татьяны чего стоит! Кажется, что слышишь каждый удар взволнованного сердца, каждый ее трепетный вздох.

Применительно к главной героине опера могла бы называться энциклопедией русской души. Ведь в музыке показана вся внутренняя жизнь Татьяны Лариной: от робких мечтаний провинциальной девушки до сильных и сложных чувств много пережившей, духовно сложившейся женщины. Показана в ее эволюции, в переплетении бесконечной гаммы переживаний, в борьбе гордости и смирения, нежности, любви и долга.

«Приговор» Владимира Стасова Чайковскому как автору замечательных программных симфонических сочинений, но не способного к написанию хорошей оперы, не мог остановить композитора. Он вступил в полемику с критиком: «У меня на этой дороге намечена станция – опера, и, что бы Вы мне ни говорили про мою неспособность к этому роду музыки, я пойду своим путем, нимало не смущаясь». Удивительный перекресток! На нем встретились однажды великая музыка и великая литература.

Пусть же прекрасные слова одной из английских почитательниц станут не только объяснением в любви, но и низким поклоном русскому гению: «Есть много музыкальных произведений, которые потрясают красотой и мастерством их создателей, но только один Чайковский так рисует чувства человека, что полностью отдаешься во власть его звуков и веришь ему до конца».